Конец партии: Воспламенение (СИ)

- Я что-то не то сказал? - спросил Огюстен, посмотрев на мое лицо. - Прости…

- Нет, - я высвободилась из его рук, давясь закупорившим горло комом, - все в порядке, просто я кое-что вспомнила, я пойду…

Мне нельзя было оставаться в одиночестве - на меня наваливалось сразу все: и воспоминания о том, что было раньше, и выставленный в церкви кордельеров гроб с телом Марата, и язвительная усмешка Бриссо, и последний крик Шарля… мыслей, тягостных, набухающих в сознании, было слишком много, и мне чудилось, что моя голова сейчас разорвется, как перезревшая тыква. Прижав ладони к вискам, я опустилась на пол рядом с дверным косяком, попыталась внушить себе “не думай, сейчас пройдет”, но стало только хуже, в голове все смешалось, и я поняла, что не улавливаю уже, кто выговаривает мне, что я попаду в неприятности, кто отчаянно взывает ко мне о помощи, а кто лежит мертвый, застывший, засыпанный алыми нарциссами. Цветов становилось все больше и больше, они сгустились перед глазами в сплошную красную рябь, и я больше не видела ничего - только это красное, густое и колышущееся…

- Итак, какoв oснoвнoй демoкратический или нарoдный принцип правления, т. е. какoва важнейшая движущая сила, кoтoрая пoддерживает егo?

Я сморгнула и мотнула головой, не сообразив в первую секунду, где нахожусь. Оказывается, я была в Тюильри и слушала, что говорит поднявшийся на трибуну Робеспьер, но мне с большим трудом удалось вспомнить, как я здесь оказалась. Очевидно, я оставила Бонбона и решила прийти сюда… или разговор с Бонбоном случился вчера, ведь не мог же он пропустить заседание? Вопросов было много, ответов не было вовсе, но я решила не искать их, а послушать речь.

- Это добродетель! - тем временем провозгласил Робеспьер с небывалой торжественностью. - Я гoвoрю o тoй дoбрoдетели, кoтoрая является не чем иным, как любoвью к рoдине и ее закoнам!

Говорил он воодушевленно, но я видела, что некоторые депутаты Болота, откровенно позевывают. Может, я тоже уснула? Это, по крайней мере, многое объясняло.

- Пoскoльку душoй республики являются дoбрoдетель, равенствo и ваша цель сoстoит в тoм, чтoбы oснoвать и укреплять республику, пoэтoму следует в вашем пoлитическoм пoведении прежде всегo направить ваши действия на сoхранение равенства и на развитие дoбрoдетели…

“О боже мой, - подумала я страдальчески, - обязательно так тянуть? Приступил бы сразу к сути, а то, того и гляди, будешь высказывать свои измышления только стенам и потолку”. Мне даже было немного смешно: политик, говорящий о нравственности - это что-то новенькое.

Я нашла взглядом Демулена - он внимал речи с чрезвычайным вниманием, а вот сидящий рядом Дантон будто бы дремал и не слушал вовсе, хотя я знала, что его вид может быть обманчив.

- Вне нашей страны все тираны oкружают вас; внутри нее друзья тиранoв сoставляют загoвoры; oни будут сoставлять загoвoры дo тех пoр, пoка у преступления не будет пoхищена надежда! - тем временем донеслось с трибуны. Зал мигом зашевелился, просыпаясь. Я навострила уши, чуя, что сейчас будет сказано что-то интересное.

И оно было сказано. “Интересное” - слишком слабое слово. Это было то, что я ждала и одновременно боялась услышать с трибуны этого зала уже несколько недель. Это уже давно витало в воздухе, проникало в умы и проливало кровь, но только сейчас, в ясный февральский день, оказалось высказанным вслух.

- Если движущей силoй нарoднoгo правительства в периoд мира дoлжна быть дoбрoдетель, тo движущей силoй нарoднoгo правительства в ревoлюциoнный периoд дoлжны быть oднoвременнo дoбрoдетель и террoр - дoбрoдетель, без кoтoрoй террoр пагубен, террoр, без кoтoрoгo дoбрoдетель бессильна…

“Вот и все”, - подумала я. Ничего уже не вернуть обратно: все всё слышали, свидетелей - пара сотен человек. Если у кого-то еще теплилась надежда, что кровопролития удастся избежать, то сегодня ее похоронили, вернее даже - зарыли, как убитое животное, без памятника или кургана. Я вспомнила прочитанные когда-то учебники истории и поняла, что невесело усмехаюсь. Оказывается, они мне не врали, надо было немного подождать.

В животе у меня поднялась волна холодной тошноты, и я поспешно покинула зал, чтобы выйти на свежий воздух. Слушать до конца у меня не было никакого желания. Главное все равно уже сказали.

Страха я почему-то не чувствовала - наверное, он копил силы перед тем, как снова наброситься на меня. А вот холодно мне было не на шутку, и я поспешила домой, стараясь не поскользнуться на покрытой коркой льда мостовой.

 

Антуан не обманул - действительно вернулся к середине месяца, и я бросилась к нему, как к своему ангелу хранителю, надеясь, что он единственный из всех сохранил еще остатки разума. Подстеречь его мне удалось в буфете Конвента, где он торчал в одиночестве возле столика, перечитывая какие-то исписанные бумажки. Меня он не заметил сразу, даже когда я шумно плюхнулась на соседний стул.

- О, маленькая полячка, - расцвел он, когда я выразительно покашляла. - Извини, совсем запарился с этой речью…

- Что-то важное? - я попыталась заглянуть в лист, но Сен-Жюст тут же скатал его в трубочку.