Конец партии: Воспламенение (СИ)

- Все с ним не так, - вздохнул Сен-Жюст и залпом осушил бокал. Я хотела последовать его примеру, но вино пошло не в то горло, и я разразилась кашлем, чувствуя, как глотку изнутри начинают резать сотни ножей. Антуан, проявляя сочувствие, хотел ударить меня по спине, но я жестом показала ему, что можно обойтись без этого, и прохрипела:

- Ты лучше… рассказывай.

- А чего тут рассказывать-то, - я не могла припомнить случаев, когда Антуан так настойчиво уходил от прямого ответа, а это лучше всего остального свидетельствовало, что сейчас не до шуток. - Просто он… ну…

- Что? - совсем уже напуганная, спросила я. - Ну что?

Окинув меня еще раз тяжелым взглядом, Антуан глубоко вдохнул и сказал резко, как выстрелил:

- Он из тех, кто предпочитает баловаться не с симпатичными гражданками, а с симпатичными гражданами. Если ты понимаешь, о чем я.

И посмотрел на меня с такой непередаваемой мукой во взгляде, что мне все сразу стало ясно. Не знаю, чего он ждал: сочувствия, поддержки или утешения, - но то, что я начала в голос ржать, явно оскорбило Антуана до глубины души.

- Это не смешно, Натали! Совсем не смешно!

Он был совсем не прав. Это было смешно так, что я хохотала без умолку, чувствуя, как в глазах начинает немилосердно щипать, но остановиться не могла, ибо новый приступ смеха накатывал, как волна, и я ничего не могла с ним поделать. Наверное, хохот мой было слышно по всему этажу, но я не могла заставить себя прекратить, и Сен-Жюст, который молча сидел и смотрел на меня с видом обесчещенного, только подливал масла в огонь.

- О боже, - только спустя несколько минут я смогла выдавить из себя несколько слов, - Антуан, ты не представляешь… я столько всего подумала…

- Это не смешно, - повторил он мрачно, наливая себе еще вина. - Знаешь, как я с ним замучился? Он таскался за мной, как приклеенный! Я на него и орал, и прогонял - ему все нипочем. Теперь вот выбил себе отпуск и торчит у меня под дверью. Тебе смешно, а мне выть охота!

Я тяжело дышала, чувствуя, как мелко подрагивают схваченные судорогой мышцы на животе. Продолжать смеяться было больно, но мне все равно хотелось. Мелко хихикая, я утерла выступившие на глазах слезы.

- Но это правда смешно, - извиняющимся тоном сказала я.

- Да иди ты, - бросил Антуан и снова испепеляюще глянул на дверь. - Не знаю уж, что с ним делать. Я думал, его хоть подстрелят, а он с передовой приходил без царапинки…

- Это любовь, - пояснила я многозначительно, стараясь удержать на лице серьезное выражение.

- В гробу я видел такую любовь, - припечатал Сен-Жюст, едва не опрокидывая при этом полупустую бутылку. - Ну почему у меня все в жизни не как у людей?

На этот вопрос у меня ответа не было. И в какой-то момент я подумала, что отнюдь не против, если бы кто-нибудь мне самой его подсказал.

Мы продолжили пить, разговаривая ни о чем. Антуан рассказал несколько свежих армейских историй, я поделилась последними скудными новостями, ни словом не обмолвившись при этом ни о Фабре, ни об Эбере, ни о фракциях. На самом деле, я не хотела уже начинать эту тему - слишком хорошо и тепло мне было здесь, в этой неожиданно уютной комнатушке, в обществе того, кого я давно про себя называла другом, и менее всего мне хотелось что-то менять. Но перемен было не избежать, и в итоге Антуан первый поднял тему, которая волновала нас обоих и которой мы так старательно пытались избегать.

На улице, несмотря на позднее время, стемнело не до конца - весна постепенно наступала на Париж, вытесняя мороз и снег своим теплым дыханием, и солнце держалось на небе куда дольше, падая за горизонт лишь ближе к девяти вечера. Антуан, покопавшись в шкафу, достал несколько свечей, зажег их, и наш разговор продолжился в мягком полумраке.

- Что слышно о восстании? - непринужденно, будто речь шла о погоде, осведомился Антуан. У меня замерло сердце.

- Я… я не знаю…

- Да ладно, - мой собеседник махнул рукой, - все ты знаешь. Весь Париж заклеен эберовскими листовками.

Я вспомнила ту, которую дал мне Клод, вспомнила игру в мафию в доме Дантона и ощутила, как к горлу медленно подступает холодный и горький ком. Антуан, отставив в сторону бокал, наклонился ко мне и смотрел прямо - глаза в глаза.

- Расскажи мне, - вкрадчиво попросил он, - что тебе известно?

- Ничего, - почти всхлипнула я, - в этом-то и дело, что я ничего не знаю! Все говорят, что что-то будет, а я… я боюсь, Антуан! Я очень боюсь!

Наконец-то я призналась в этом открыто, и не почувствовала стыда за это: носить пожирающий страх в себе было уже невыносимо, я чувствовала острую необходимость выплеснуть накопившееся хоть на кого-нибудь, иначе мне грозило просто-напросто разорваться на части. Страх бы съел меня изнутри - я уже понимала, что он сковал холодом сердце и медленно сжимается, словно пружина, готовясь поглотить и разум. Это было похоже на яд, медленно отравлявший организм, и его последней целью был рассудок, которого я рисковала лишиться в ту же секунду, как позволила страху подчинить его.