Конец партии: Воспламенение (СИ)

- Ты должна понять, - заявил он с убеждением. Я помотала головой, как отгоняя от себя призрак. Мне было душно, мне хотелось на воздух, я все еще не могла поверить в то, что услышала только что. Но верить приходилось, не обращая внимания на то, что каждое произнесенное Антуаном слово бьет меня как обухом по затылку, безжалостно заставляя все перед глазами мутнеть, а сознание - балансировать на грани обморока.

Он еще немного смотрел в мое лицо, словно что-то выискивая, а потом выпустил мою руку и поднялся. Бледность не ушла с его лица, но черты будто бы таяли и смягчались.

- Не стоило мне это говорить, - вздохнул он. - Но ты бы все равно узнала, рано или поздно… еще вина?

- Нет, - пробормотала я и поднялась. Меня нехорошо качнуло, как пьяную, но я смогла удержать равновесие и решительно направилась к двери. - Я пойду…

Сен-Жюст не стал удерживать меня. Он вообще казался удивительно спокойным.

- Иди.

Я долго возилась со щеколдой, которая никак не желала подаваться, а он безотрывно наблюдал за мной, и во взгляде его, когда я обернулась, мне почудилась какая-то печаль.

- Ты все равно заходи, - наконец проговорил он с усилием. - Тебе я не враг.

- Надолго ли? - горько усмехнулась я, наконец-то распахивая дверь. Сен-Жюст неожиданно улыбнулся - своей прежней широкой улыбкой, ради которой я, помнится, готова была с ума сойти:

- Надеюсь, что навсегда.

Не став прощаться, я ушла.

Юноша по имени Люсьен все еще спал на лестнице, но куртка, которой он укрывался, сползла с него, и теперь парниша без остановки ежился, зябко свернувшись в комок и не находя в себе сил проснуться. Я ему позавидовала - хотела бы я, чтобы это все тоже оказалось сном.

- Надеюсь, ты выбрал правильную сторону, - пробормотала я, подбирая со ступеней куртку и накрывая дрожащие плечи юноши. Он, конечно, ничего не услышал, только тихо вздохнул, и я, постояв возле него еще секунду, продолжила спускаться вниз.

 

Несколько дней мне потребовалось, чтобы переварить разговор с Антуаном, смириться с ним, как смиряются с неожиданно обрушившимся стихийным бедствием. Если опустить всю патетику и словоблудие, в сухом остатке от слов Сен-Жюста оказывалось простое и ясное “Каждый сам за себя”. Выбрав одну из фракций, нечего было надеяться на поддержку со стороны чужих. Я не могла изменить это; мне оставалось лишь подчиниться. Но я не могла больше сидеть в неведении, это было даже страшнее, чем ждать верной смерти. Поэтому я решилась вновь отправиться в клуб кордельеров.

Не знаю, что мною двигало, когда я облачалась в свою “маскировку” и тщательно убирала под шляпу волосы. Наверное, желание сделать хоть что-нибудь, чтобы не сидеть в молчаливом ожидании, когда тебе на шею упадет нож гильотины. Площадь Согласия я последнее время обходила всеми знакомыми и незнакомыми переулками, только бы не видеть торчащее над нею, как знамя, окровавленное лезвие. Труднее было не думать о том, что чувствует человек, когда его привязывают к доске и опускают под разящий удар. Не раз и не два мне снилось, что я лежу, не в силах даже рукой шевельнуть, и на затылок мне мерно капает чужая кровь, срывающаяся со сверкающего на солнце металлического кончика. Всякий раз после таких снов я просыпалась, с трудом выпутывалась из душащего одеяла и не могла заснуть до самого утра, потому что каждый раз, когда я закрывала глаза, мне вновь начинало казаться, что я чувствую на своей коже мелкое и теплое “кап-кап-кап”.

Но отступиться я уже не могла.

- Когда придешь? - Нору ничуть не удивил мой костюм, она успела уже привыкнуть к нему. Я вспомнила свой давний разговор с Эбером. Тогда, наверное, остатки благоразумия не позволили ему броситься на меня. Есть ли что-нибудь, что теперь послужит мне защитой?

- Не знаю, - честно сказала я и поспешно добавила, глядя, как вытянулось ее лицо, - ближе к ночи, наверное.

И ускользнула из дома, радуясь про себя, что не попалась на глаза Бонбону - от него отделаться было бы в разы труднее.

В клубе царило чудовищное оживление. Народу, казалось, было в несколько раз больше чем обычно, и я, сколько ни пыталась просочиться между чужими боками, не смогла пробиться ближе к трибуне и была вынуждена стоять в задних рядах. Забегая вперед, скажу, что это меня спасло.

Мне удалось занять неплохую позицию, забравшись на подножие одной из колонн. Так я могла худо-бедно видеть все, что происходит. На меня никто не обращал внимания - все были заняты тем, что слушали выступавшего. Я не знала его имени, но то, что он говорил, заставило меня передернуться от сдерживаемой злости.

- Наша газета, - провозглашал он, - которую мы назовем “Друг народа” в память о величайшем из нас, ставшем жертвой подлого удара…

Да, слух не изменял мне. Они собирались возобновить издание газеты Марата. Под тем же названием, совершенно ничего не стесняясь.