Конец партии: Воспламенение (СИ)

- Я никогда не поверю, что ты способна на что-то дурное, - неожиданно серьезно заявил Бонбон, и мне ничего не оставалось, кроме как кивнуть, хотя я сама не стала бы безоговорочно принимать его слова. Он не спешил меня отпускать, а я - уходить, и мне отчетливо показалось, что между нами до предела натянулась какая-то тонкая, режущая не хуже лезвия струна, но тут ее резко оборвал донесшийся из окна столовой голос Антуана:

- Я знаю, как заткнуть Дантону рот!

Сомкнувшаяся было вокруг меня иллюзия спокойствия растаяла в один миг. Я не была в безопасности, сколько бы ни убеждала себя в этом. Никто не был в безопасности. Но я все еще была на свободе, а, значит, могла попытаться хоть что-то изменить. Отстранив Огюстена, я приникла к стеклу - сквозь занавеску все было видно, как в тумане, зато я оставалась незамеченной для чужих глаз.

- Он затягивает процесс, как может, - тем временем горячо заговорил Антуан, меряя шагами пространство возле стола. - На каждое слово Фукье у него находится десять. Это пора прекратить, иначе последствия могут быть…

- Понимаю, - негромко ответил ему Робеспьер. - И что ты предлагаешь?

- Жена Демулена сама подарила нам прекрасную возможность, - ответил Сен-Жюст, разве что не ухмыляясь. - Я уже все продумал. Я сообщу в Конвенте о новом заговоре, который был раскрыт этой ночью…

Я почувствовала, что падаю в какую-то темную яму. Неужели Люсиль ждет та же участь, что и ее мужа?

- Я не уверен, - значительно заговорил Робеспьер, - что есть смысл приплетать сюда Люсиль.

- Нет смысла? Отлично! Пусть тогда объяснит, откуда у нее деньги!

В запальчивости Антуан ударил кулаком по столу - несильно, но стоящая перед Робеспьером чашка жалобно звякнула. Максимилиан глянул на соратника с неодобрением.

- Прекрати так себя вести. Люсиль ничего не сказала?

- Нет. Молчит, как черт. На допросе ответила, что ей, в сущности, плевать, что с ней будет, главное, что она скоро повидается со своим Камилем. И я думаю, что… эй, Максим, ты чего это?

Теперь занавеска, которая раньше служила мне укрытием, удостоилась всех моих проклятий. Я не могла различить, что происходит в столовой - видела только, как Робеспьер и Антуан смотрят друг на друга, но не могла понять, что так озадачило и даже - могло ли быть такое, - испугало последнего. Пауза продолжалась недолго, и ее нарушил срывающийся, надорванный голос Робеспьера:

- Делай, как считаешь нужным. С этим пора заканчивать.

- И я так считаю, - обрадованно ответил Антуан. - А ты, может, дома останешься? Чайку успокоительного выпьешь, я не знаю…

- Нет, - отрубил Робеспьер, поднимаясь со стула. - Я тоже пойду.

Сен-Жюст фыркнул, понимая, наверное, что спорить бесполезно, и посторонился, давая собеседнику пройти к выходу. Я отшатнулась от окна, словно стекло в момент раскалилось и начало плавиться. Огюстен, все еще мявшийся рядом, легко подхватил меня, предостерегая от падения на холодную землю.

- Что такое? - озабоченно спросил он, заглядывая мне в лицо. Я с усилием отвела его руки и попыталась унять бешено колотящееся о ребра сердце. Меня снова с ног до головы затопило волной дрожи.

- Да что проис… - Огюстен осекся, когда открылась дверь дома, и оттуда вышел его старший брат, как обычно, бледный и сохранявший на лице спокойно-невозмутимое выражение, словно ничто из того, что происходит вокруг, никоим образом не задевало его. Сен-Жюст вышел следом, нервно усмехаясь, как человек, готовый безоружным вступить в схватку с драконом. На меня они оба не обратили никакого внимания, на Бонбона, впрочем, тоже. Мы оба проводили их взглядами и одновременно передернулись, когда за ними со скрипом закрылась калитка.

- На заседание пошли, - вздохнул Огюстен. - Мне бы, на самом деле, тоже не мешало бы…

- Иди, - тускло ответила я, снова облокачиваясь на стену. В голове было до странности тихо и гулко, а в груди - так холодно, что больше ничего уже не болело. Но Бонбон уходить не торопился.

- Может, остаться с тобой?

- Нет, - отмахнулась я. - Иди уже.

Только когда он скрылся, я позволила себе зарыдать. Ревела я долго, в голос, радуясь, что никто не слышит меня: с уходом Робеспьера дом опустел окончательно, хозяин его пропадал в столярной мастерской, сестры же со своей матерью ушли куда-то еще с утра, даже малолетний шкет Дюпле-младший куда-то испарился, и никто не мешал мне вволю лить слезы, которых за последние несколько дней во мне накопилось много. История с кокардой оказалась последней каплей, которая переполнила чашу, и меня начала медленно заливать пустота.

Наплакала я, наверное, целое озеро, но тут слезы внезапно кончились, будто во мне перекрыли какой-то кран, и я, растирая опухшие глаза, тяжело поднялась на ноги. Отчаяние и боль сменились последней глухой решимостью человека, которому, в сущности, терять уже нечего. Если у меня был еще хоть какой-то шанс, то я обязана была его использовать.