Конец партии: Воспламенение (СИ)

Через секунду перед ним с шелестом опустилась испещренная четкими печатными буквами бумага. Ничего особенного на первый взгляд - несколько абзацев текста, печать и чья-то замысловатая подпись в конце. В первую секунду Робеспьер не понял, в чем дело, но тут, стоило ему вглядеться в тисненую эмблему, алевшую внизу листа, его сердце забилось так быстро, будто он только что пробежал несколько кругов вокруг Лувра.

Слова “Свобода, вечность, братство”, выбитые на ровном треугольнике, говорили сами за себя. Не веря в то, что видит, Максимилиан поднял глаза на Кутона. Тот, несомненно, прочитал все по выражению его глаз.

- Почитай. Станет еще интереснее.

Протерев глаза и поправив очки, Робеспьер пробежал глазами по строчкам. В груди у него неожиданно начал тесниться совершенно неуместный в подобной ситуации смех, и Максимилиан сжал губы, боясь, что если наружу вырвется хоть смешок, вместе с ним навсегда ускользнет рассудок.

- Они хотят, чтобы я тебя убил, - своим обычным тоном, будто речь шла об утреннем кофе, заговорил Кутон. - Не знаю, как они себе это представляют. Что я возьму нож и воткну тебе в сердце, как намеревалась сделать эта девица… как ее… Рено? Неважно. В общем, мне бы все равно не хватило для подобного предприятия ни роста, ни сил.

Робеспьер отложил письмо и попытался сосредоточиться, но это было нелегко: жара вкупе с навалившимся потрясением разъедала мозг, плавила мысли, и все, на что его хватило - лишь полубесчувственно произнести:

- Значит, ты все это время…

- Не драматизируй, - отрезал Кутон. - Да, меня посвятили в братство восемь лет тому назад. Но я уже много лет не поддерживал с ними никаких контактов. Думал, они про меня забыли. Оказалось, нет.

Робеспьер продолжал мрачно смотреть на него. Он хотел сказать многое, но слова разбегались в стороны, едва подобравшись к горлу.

- Но я вольный каменщик, этого не отнять, - сказал Кутон, подождав и поняв, что ответа на свою предыдущую триаду не дождется. - И пришел сдаваться на твою милость.

Поначалу Максимилиан не уловил смысл его последних слов.

- Милость?.. - пробормотал он и удивился, как чужеродно прозвучало в его устах это слово.

- Именно, - Кутон забрал у него из-под носа бумагу и решительно скомкал ее в ладони. - Мы многое проделали вместе, и я не собираюсь подчиняться чьему-то решению тебя устранить. У меня все еще осталось понятие о принципах, и…

- Зачем? - отрывисто спросил Робеспьер, перебивая его. - Ты мог ничего не говорить мне. Сжечь это письмо и обо всем забыть.

Кутон замолк. Повисшая тишина была настолько пронзительной, что было слышно, как в другом конце зала в стекло бесплодно стучится жужжащая муха.

- Я хотел предупредить тебя, - наконец произнес Кутон. - Не знаю, чем ты умудрился их так разозлить, но скажу тебе сразу - если ты задумал противостоять им, выброси из головы все, что было раньше. Это все были детские игры - все то, что мы делали до сих пор. Если они настроены решительно, то не будут считаться со средствами.

- Я знаю, - тоном, полным презрения, процедил Робеспьер, и сделал то, чего никогда не позволил бы себе ранее - решительно подвинул свои бумаги к Кутону, не думая о том, что проект нового закона еще не окончен. - Мы тоже.

Брови Кутона медленно поползли вверх. Протянув руку, он взял бумаги, подул на непросохшие чернила и принялся читать. Робеспьер бесстрастно наблюдал, как медленно заливается бледностью его лицо. Несмотря на сковавшую воздух духоту, в груди у Максимилиана было так холодно, что больше уже ничего не болело.

- Ты же понимаешь, - вкрадчиво сказал Кутон, закончив чтение, - что этот закон может подвести под гильотину кого угодно?

- Понимаю, - Максимилиан кивнул. - Девушка из… братства, когда уходила от меня, сказала, что они могут быть где угодно. Любой может носить под одеждой масонский символ. Но мы найдем их, кем бы они ни были, и они понесут свое наказание.

Кутон отчетливо дернулся, но продолжал испытующе смотреть на своего собеседника, словно ожидая еще чего-то. Робеспьер глубоко вдохнул. Объяснения подобного рода всегда давались ему нелегко.

- Они угрожали мне и тем, кто мне дорог. Они угрожали республике, и я не могу позволить, чтобы ее использовали как средство для осуществления своих мелочных предприятий. Что бы они ни говорили, революция была совершена народом и для народа, а не для кучки франтов, воображающих себя вершителями мировых судеб.

На лице Кутона снова появилась усмешка. Отложив бумаги, он произнес почти что весело:

- Вот оно что. От тебя я другого и не ожидал.

- Ты со мной?

Где-то вдалеке колокол мерно отсчитал десять ударов. Скоро откроется заседание Конвента, и там все решится. Робеспьер уже знал, как отреагируют депутаты на то, что он предложит - кто-то сочтет его сумасшедшим, кто-то решит, что им овладела мания крови… все содрогнутся от страха, но сильнее всего те, кто все это время носил в своей душе ужасную, смертельную тайну. Их головы падут, чтобы Республика могла жить. Невиновным бояться нечего.

По крайней мере, в последнее Робеспьеру очень хотелось верить.