Конец партии: Воспламенение (СИ)

Напряжение, успевшее воцариться за столом, спало, открылись еще две бутылки вина, откуда-то появились карты, и я позволила себе отвлечься от мрачных мыслей. Намечалось нечто куда боле интересное, чем самокопания: Камиль вздумал научить меня играть в баккара.

 

В дом Дюпле я вернулась заполночь, изрядно навеселе, но довольная проведенным временем до крайности. В карманах у меня даже завалялись кое-какие деньги - когда пошла игра, я сначала проиграла все свои небольшие сбережения, оставшиеся после посещения портного, но потом наконец сориентировалась в принципах и сумела кое-что выиграть. Тут-то у меня и появилась мысль, которую я тщательно обдумывала все время, что экипаж вез меня до улицы Сент-Оноре: невозможно прожить тут остаток жизни тунеядкой, надо найти себе какой-нибудь заработок, иначе я буду до конца жизни чувствовать, что чем-то обязана Робеспьеру, да и скопычусь от скуки, в конце концов. Но чем я могу заниматься, мне на ум не приходило - всю свою жизнь я только и делала, что стучала по клавиатуре, набирая статьи, а затем, зачастую не без труда, получала за них какие-то деньги. Да и не умею я ничего, кроме как сочинять на заказ, только вот понятия не имела, в какое издание можно устроиться. Вдобавок у меня сидело в голове, как отреагировал Робеспьер, когда я сказала ему о своей будущей профессии. Журналисты в этом мире явно не в большом почете, а как отреагируют на девушку-журналиста - никому не известно. Имело смысл разве что притворяться парнем, но это все равно упиралось в вопрос: кто возьмет меня на работу?

Размышляя, с кем можно посоветоваться, я отперла калитку, проскользнула во двор и посмотрела на окна: горело лишь одно, принадлежащее гостиной, и это меня изрядно озадачило. Кто из обитателей дома мог так задержаться внизу?

Осторожно приблизившись к стене, я заглянула в стекло, и в щель между неплотно задернутыми занавесками увидела, что в комнате сидят двое: Робеспьер и Огюстен, причем последний с гневным видом что-то втирает старшему брату, а тот слушает с поникшим видом, явно страдая от какой-то ожесточенной внутренней борьбы. Возмущению же Огюстена не было предела, и я дорого бы отдала, чтобы узнать, за что он может отчитывать Максимилиана, но окно, как назло, было заперто наглухо, и до меня долетали лишь невнятные обрывки слов, сложить которые в единую фразу я не могла. Оставалось лишь наблюдать: вот Робеспьер попытался что-то возразить, но младший тут же его оборвал, а потом, порывисто подскочив со стула, принялся нервно ходить из стороны в сторону. Робеспьер устало подпер голову сложенными ладонями и прикрыл глаза. О чем он думал, я не могла представить, но у меня отчего-то нехорошо засосало под ложечкой, и я отступила от окна, неожиданно в полной мере ощутив, что вечер выдался необычайно холодным. Ничем другим я не могла объяснить, что меня начала бить мелкая дрожь.

В дом я проскользнула, стараясь не скрипеть дверью, что мне с успехом и удалось, но пронзительный звук прогнувшейся под моим весом половицы все равно выдал меня с головой. Голос Огюстена разом смолк.

- Натали? - громко спросил он, выходя ко мне. - Натали, это ты?

- Да, я, - проклиная себя за то, что стала обнаруженной, я встретила его улыбкой. - Немного задержалась у Камиля…

- Понятно, - кажется, Огюстен пропустил мимо ушей все, что я сказала. - Иди, пожалуйста, спать.

- Да я и собиралась… - я осторожно выглянула из-за его плеча и через дверной проем увидела Робеспьера: он сидел в той же позе, даже не повернулся в мою сторону, и мне неожиданно стало неловко, как от чувства вины. - А что вы тут…

- Разговариваем, - коротко ответил Огюстен. - Ничего особенного. Иди спать, пожалуйста.

Я решила не упорствовать: уж больно необычно выглядел серьезный, решительный, как перед боем, Робеспьер-младший. Спорить с ним не хотелось вовсе, и я, пробормотав “спокойной ночи”, пошла к лестнице. К моему сожалению, разговор внизу возобновился лишь после того, как я преодолела последнюю ступеньку и оказалась вне зоны слышимости. Вдобавок, судя по звукам внизу, Огюстен тщательно прикрыл дверь, ведущую в гостиную, тем самым лишив меня всякой возможности послушать их беседу. Утешая себя тем, что до этих братских разборок мне нет решительно никакого дела, я поднялась к себе и улеглась в постель. Но смутная тревога не оставляла меня еще долго, как будто внизу происходит что-то, что решает мою судьбу, а мне не дают даже поучаствовать в этом.

 

Следующим утром, огромными глотками опустошая кувшин с водой, я вернулась к идее устроиться куда-нибудь на подработку. Иначе я рисковала спиться от скуки раньше, чем умереть. Но на этот раз размышления о том, у кого спросить совета, оказались более плодотворными: я поняла, что вчера совсем не вспоминала об Антуане, а ему, пожалуй, я могла доверить многие свои мысли. Столь простое решение окрылило меня, и я, не чувствуя в себе сил ждать до вечера, быстро запихнула в себя завтрак и помчалась в Конвент.