Конец «Русской Бастилии»

Первыми вернулись в Шлиссельбург раненые. Они порассказали о многом. Раненым всегда кажется, что они чудом вышли живыми из самой кровавой и самой тяжелой схватки. Один из них, бывший вместе с Иустином на Дворцовой площади, видел, как он шагал не сгибаясь под пулями. Этот раненый и принес весть о гибели командира отряда.

Во всем поселке только Мария Дмитриевна знала, что творится в душе у подружки, почему она так осунулась и голосок ее не звенит больше на улицах, средь безлистых берез и глаза опухли, и выражение в них совсем непривычное для Зосеньки — скорбное.

На исходе второй недели поезд, составленный из торфяных платформ и теплушек, доставил на полустанок шлиссельбургских красногвардейцев.

«Кукушка» заливисто свистела, тормозила, пятила состав на запасной путь. А по улицам уже бежали мальчишки, оповещая пронзительными голосами:

— Едут! Наши едут!

Из вагонов и с платформ прыгали красногвардейцы. Спешили к родным, к друзьям.

Людей, побывавших в победном сражении, отличишь сразу по особой молодцеватой стати, по веселому взгляду. У кого забинтована голова, у кого рука на перевязи. Но каждый смотрит так, будто в поднебесье летал, чуть охмелел от шири, от вольного воздуха.

Зося видела бравого Ивана Вишнякова, в скрипучих офицерских ремнях и фуражке, сдвинутой с кучерявого чуба. Вишняков выгружал пулеметы по дощатым скатам и отгонял мальчишек, словно сам невесть когда повзрослел.

Видела Зося и Николая Чекалова, в котором не было ничего военного. В мягкой черной шляпе на длинных волосах, он и по виду походил на простого сельского учителя. Вслед за ним шел, сверкая зубами, посмеиваясь и размахивая зажатой в кулак мохнатой папахой, Иустин Жук. Обросший бородой, почерневший и вместе с тем помолодевший, здоровый и радостный. Только под раскрытым воротником гимнастерки белела бинтовая полоса.

Зося тихонько выбралась из толпы и побежала прочь, все дальше и дальше от полустанка. Бежала, смеялась и плакала.

С вечера в поселке топились бани. Запахло распаренной березой. Люди отмывали пот и пороховую гарь.

В каждом доме слышались громкие мужские голоса. Красногвардейцы вспоминали о недавних боях, о Гатчине и Царском Селе, о том, как лупцевали Краснова и как, переодевшись в юбку и чепец, удирал Керенский…

Шли долгие разговоры о первых декретах советской власти — о мире, к которому призывались все воюющие страны, о земле, ставшей отныне народной собственностью.

Вместе с возвратившейся Красной гвардией ожило невское верховье. Снова шумно в Народном доме и в Шлиссельбургском совдепе.

Настала пора заняться городскими и уездными делами, повсюду навести революционный порядок.

Среди тех дел было одно, едва ли не самое неотложное.

За эти бурные месяцы в Шлиссельбурге и окрестных селах народилось много младенцев; немало молодых обещались друг другу и жили уже под одной крышей.

Те, кому со своей радостью и жизненной переменой не хотелось идти в церковь, испытывали все же сомнения. Обошлись без попа — ладно, а вот — «не по закону».

Полюбили друг друга. Родилось дитя. Надо, чтобы о том было сказано людям; и самый уважаемый человек, чей гражданский авторитет непререкаем, должен по поводу счастливого семейного события сделать торжественную запись по новому, советскому закону.

Вот почему случилось, что к бесчисленным обязанностям Николая Чекалова прибавилась еще одна, — и на стенах домов в Шлиссельбурге появилось небольшое печатное объявление.

Этим объявлением доводилось до всеобщего сведения, что «при Совете образован отдел записей браков. Отныне церковный брак, наряду с обязательным гражданским, считается частным делом верующих; регистрация брачущихся у священника отменяется». Подписал заведующий отделом — Н. Чекалов.

Новая должность имела длинное и невыразительное наименование. Поэтому Николая стали называть коротко и просто — «Красным попом».

Несколько дней подряд повсюду толковали о печатном объявлении. Молодые шлиссельбуржцы приняли его как должное и ожидаемое. Но люди старшего поколения негодовали. Сыновьям и дочерям грозили отцовским проклятием, если только они вздумают пойти к «Красному попу».

Долго время крыльцо дома, где находился Совет, находилось под обстрелом злобных взглядов. Не отправится ли какая-нибудь пара к Чекалову? Нет, никто не решался.

Но вот первая пара появилась.

Многие видели, как Иустин Жук бережно вел под руку свою нареченную в Совет.

В толстой разграфленной книге, в начале листа, была сделана запись о браке Иустина Петровича с Софьей Петровной, принявших общую фамилию — Жук.

А дальше пошло. За первой записью — вторая, десятая. Божья кара ни над кем не разразилась. Молодые жили большей частью счастливо.

Иустину и Зосе отвели комнату в меблированном доме, на первом этаже. Комната крохотная, с единственным, и тоже небольшим, оконцем. Зато в него полный день светило солнце.

────

Каждый месяц Жук по Ириновской дороге ездил в Петроград за деньгами для рабочих и за продовольственными карточками. Вез он их в простом мешке, завязанном бечевочкой. Его сопровождала охрана из трех-четырех красногвардейцев.

Однажды Жук уехал и долго не возвращался.