Конец света наступит в четверг

Я вздрагиваю. Она стоит передо мной на пороге холла. Та женщина, что живет напротив. Женщина, которую я вижу в чердачном окне. Женщина из моих снов. На ней мешковатый костюм для бега, белокурые волосы спрятаны под бейсболкой, повернутой козырьком назад, а в руке велосипедное колесо. Бросив взгляд на колонну, возле которой мирно покоится на боку титановый остов велосипеда с надписью «БРЕНДА ЛОГАН», она сразу теряет ко мне интерес. Ее пальцы судорожно впиваются в резиновую шину.

– Черт, они украли другое колесо! Ты их видел?

Я мотаю головой. Я мог бы, конечно, спросить, почему, сняв одно колесо, она оставила второе или просто не унесла велосипед в дом. Но она до того красивая, что слова застревают в горле. Вблизи я вижу круги у нее под глазами, морщинки в уголках век и две тонкие складочки у краешков рта. Просто она нормальный человек, вот и всё. Живой. В отличие от тех журнальных девиц, которые больше походят на силиконовых кукол. Бренда Логан не улыбается. Видно, что она многого хлебнула в жизни, но и это – часть ее красоты.

– Мы знакомы? – спрашивает она, подозрительно глядя на меня.

Я краснею от макушки до пят. Я‐то изучил ее во всех подробностях, потому что подсматриваю за ней из своего чердачного окошка. Ужасно, что мы встретились в такой момент и я совсем не подготовился. Если бы на мне был хотя бы черный свитер, в котором мои телеса не так заметны… К тому же она наверняка думает, что я сообщник тех, кто украл ее колесо. Если мы сейчас вот так расстанемся, никакого продолжения не будет.

– Что там делают эти козлы? – бормочет она сквозь зубы, глядя на полицейские машины на тротуаре напротив.

Внезапно дверь нашего дома распахивается, и трое полицейских выводят отца, закованного в наручники. Я съеживаюсь за своей колонной.

– Оставьте меня, – кричит он. – Это какая-то ошибка! Я жду сына с минуты на минуту! Он вернется из коллежа, а дома никого нет…

Я бросаюсь вперед, чтобы помешать им. Но рука Бренды впивается мне в плечо. Я оборачиваюсь. Она отрицательно качает головой.

17

Самый здоровенный полицейский обыскивает отца на заднем сиденье. Второй садится за руль и делает знак третьему, который возвращается в дом и закрывает за собой дверь. Машина резко срывается с места. Через щель в шторах я вижу полицейского, сидящего в гостиной на диване: он явно поджидает меня. Я зажмуриваюсь и утыкаюсь лбом в колонну.

– Это твой отец? – спрашивает Бренда Логан, и теперь ее голос звучит гораздо мягче.

Я не отвечаю, только судорожно хватаюсь за ремень сумки и сжимаю губы, стараясь дышать ровно, чтобы не расплакаться.

– Пойдем.

Она берет меня за руку, и я послушно иду за ней. Я вхожу в ее дом, поднимаюсь по ее лестнице. Я иду как робот. Она приглашает меня к себе. Со мной сейчас происходит настоящее чудо и одновременно – самая ужасная катастрофа.

– Меня зовут Бренда Логан, – говорит она, открывая дверь.

– Знаю.

Она оборачивается, вопросительно подняв бровь. Я объясняю, что видел ее имя на велосипеде и что меня зовут Томас Дримм, о чем свидетельствует надпись на моей сумке.

– Хочешь пить?

– Нет, спасибо.

Я вхожу в комнату, где царит невообразимый кавардак: шмотки, гантели, коробки с красками, незаконченные картины, горы давно не мытой посуды, татами для дзюдо, а в спальне с неубранной постелью – красная боксерская груша, которая видна из моего чердачного окна. На двери висит махровый кенгуру – это такой рюкзачок на молнии для ребенка. Вид у него еще более потрепанный, чем у моего медведя. Увидев этот «привет из детства», я чувствую душевную близость с Брендой. Но тут мне приходит в голову мысль, от которой я холодею: профессор Пиктон может вселиться и в ее игрушку.

– Что он натворил, твой отец?

– Ничего, какое-то недоразумение.

– Это всегда происходит по недоразумению, – уверенно говорит она, опуская на пол велосипедное колесо. – Сядь.

Я ищу, где присесть. Она убирает с пуфика холст, на котором изображен круг в окружении колец. Я не знал, что она еще и художница. Говорю, что смотрится очень красиво.

– Это рак печени. Я была врачом.

Да, знаю. Из своего окна я видел, как пришли типы в униформе и сняли табличку с фасада ее дома. В квартале судачат, что она теперь не имеет права лечить людей, потому что отказалась выдать Службе социальной безопасности своих нервно-депрессивных пациентов. Наверняка из-за этого она и недолюбливает полицию.

– Если твой отец ни в чем не виноват, может, это ты натворил какие-нибудь глупости?

Ее голос вдруг звучит так мягко и с такой надеждой, что к глазам у меня подступают слезы.

– Не знаю, мадам.

– Зови меня Брендой. Ты не знаешь, натворил ли глупости? Или не знаешь, из-за этого ли арестовали твоего отца?

Я отвожу взгляд. Ужасно тянет рассказать ей всё. О воздушном змее, о смерти старика и говорящем плюшевом медведе… Но я не хочу, чтобы у нее из-за меня были неприятности. Поэтому я объясняю, что мой отец – учитель литературы, и он пьет. Бренду это, похоже, не удивляет. Она кладет руку мне на голову. Не из жалости – из солидарности. Будто мы с ней заодно.

– Ты давно живешь напротив?

– Полтора года.