Конец века в Бухаресте

Счастливый и доброжелательный Буби полагал, что Журубица, пережив этот случай, поняла, что существуют вещи, каких касаться не следует, хотя бы из любви и уважения к нему. Но Буби ошибся. На похоронах Дородана, когда в сопровождении Урматеку появился старый барон, Журубица во время отпевания, прислушиваясь к неуместным шуточкам Гунэ Ликуряну, не переставала нашептывать Буби:

— Представь меня своему отцу!

Сначала молодой барон шипел на нее, потом перестал оборачиваться и только пожимал плечами.

Когда все стали расходиться, Катушка чуть было не выставила себя на посмешище. Следуя по аллеям кладбища вслед за старым бароном и Урматеку, она все время дергала Буби за рукав и не переставая клянчила:

— Ну вот теперь, когда мы одни! Ну вот теперь давай подойдем, представь меня!

В конце концов, чтобы Журубица оставила его в покое, Буби попытался объяснить ей, что похороны вовсе не подходящая обстановка для знакомства. В ответ на это Журубица подхватила Гунэ и вместе с ним затерялась в толпе. На улице Буби не нашел ни ее, ни коляски и был вынужден возвращаться в город пешком. С той поры Журубица возненавидела еще больше и Урматеку. Она не уставала всячески поносить его, задевая порой и старого барона, который в состоянии, как она говорила, держать при себе и выводить в свет такого подлеца. Она доходила до того, что во время нервических припадков кричала, обещая уйти от Буби, если его отец не выгонит Урматеку вон. Зная ее прошлое, Буби мог этим объяснить раздражение Журубицы, но мог и понять, какова она на самом деле. Однажды, когда Буби надоели все эти разговоры, он заявил, что и ему Урматеку не нравится, но вмешиваться в дела отца и нарушать его волю никому не дозволено. Журубица поняла, что ее может ожидать в будущем, и с того дня принялась тратить в три раза больше денег, швыряясь ими направо и налево. Она набивала шкафы и сундуки всяческой чепухой, которую скупала по магазинам, помимо платьев, шуб и шляп. Буби смотрел на это спокойно. Он давал ей деньги, радуясь, что она поумнела и не пристает больше с требованиями познакомить ее со старым бароном, не ругает постоянно Урматеку. В глубине души он признавал за Журубицей некоторую долю правоты: как-никак, но и он считал за оскорбление то, что любимую женщину нельзя ввести в круг близких людей. Потому он чувствовал себя виновным перед ней и пытался загладить свою вину. Для него эта связь продолжала держаться на страсти, от которой он не мог избавиться, и на мелких заботах о нем Журубицы. Все его вещи всегда находились под рукой, всегда в полном порядке. Книги, ноты, галстуки, кошельки, портсигары, сваленные в кучу и забытые молодым вертопрахом, теперь заботливо разложенные женской рукой, были снова возвращены к жизни. Всякий раз, когда Буби брал что-либо из своих старых вещей, а они представлялись почему-то новыми, ему казалось, что происходит это благодаря особому воздействию Журубицы.

Жизнь шла своим чередом. Медленно, но неотвратимо, как бы от отсутствия воздуха, приближался крах: дни проплывали, уплывали деньги. Когда все работы на фабрике были приостановлены, особенно стало заметно, как текут деньги. Уже давно были затронуты суммы, предназначавшиеся на расходы по предприятию будущей весной. Буби, довольный хотя бы тем, что не нужно платить ни поденно, ни помесячно никаким рабочим, имея в своем распоряжении значительную сумму, за которую он не отчитывался, непрерывно брал на расходы из этих денег. Брал скрепя сердце, но брал. Он знал, что когда-нибудь разразится великий скандал, но об этом он не желал и думать. Он надеялся, что все как-нибудь уладится само собой.

Уже смеркалось, когда Буби, устав бродить по городу и размышлять о своих делах, явился в дом возле Белой церкви. Он пришел первым. В передней излучала тепло топившаяся каменным углем чугунная печка. Буби, отогреваясь, стал возле нее, потирая руки. Он вдыхал приятный запах ванили, проникавший через дверь из кухни, где пеклись пирожные. Ему пришлось поднять несколько крышек на хрустальных вазочках и серебряных коробочках, прежде чем он нашел сигарету по вкусу. Потом он подошел к роялю, матово блестевшему при неверном сумеречном свете, проникавшем сквозь заснеженные окна. Опустив руки на клавиши, он заиграл. Это были вариации на бетховенские темы. Утратив в исполнении Буби свою первоначальную форму, они сохранили только выразительность и болезненную глубину. Казалось, что с их помощью Буби хотел излить что-то тайное, личное. Импровизируя, он как бы пытался отойти от своего идола, стать самим собой, но найти совершенно новые выражения ему не удавалось. Поэтому он расплетал и вновь сплетал те же анданте и аллегро, но по велению собственного сердца, которое, желая выразить себя в минуту одиночества, никак не могло освободиться от воздействия Бетховена.