Конец века в Бухаресте

— Я сказал: предположим, — продолжал адвокат. — Давай посмотрим, какие бумаги не согласуются? Возможно, из-за подлога, возможно, из-за ошибки, как утверждает Тыркэ, не сходятся залоговые бумаги и поземельный план поместья! Но торги-то состоялись? Состоялись. Публичные? Публичные. Значит, имеется подтверждение суда, узаконивающее сделку? Имеется. Юридическое скрепление торговой операции в твою пользу! Кто может против этого протестовать? Только заинтересованные лица, возбудившие гражданский иск! Или таковых нет? Барбу это и в голову не придет. Тому, кто давал деньги в долг, тоже: он доволен теми процентами, которые получил. А ты… ты что, с ума сошел? Сам на себя подавать в суд? Кое-кто может увидеть в сделке мошенничество. Возможно, так оно и было. Но у кого есть право пересматривать его с самого начала? Прокурор, если он и пожелает вмешаться, — есть ли у него право передать дело в суд и добиваться отмены решения? Нет, решительно нет! А почему? А потому, что юстиция уже положительно высказалась по поводу дела в целом, внутрь которого, возможно, закралась и ошибка. А министерство юстиции, Янку, никогда не ошибается!

Якомин поднялся. Некрасивое лицо его преобразилось и просветлело. Последние слова он произнес торжественно, даже благоговейно. Чувствовалось, что он не просто хотел произвести впечатление на Урматеку пышными словами, он и сам был проникнут непоколебимой убежденностью в их справедливости, отчего и преобразилось его некрасивое лицо. Помолчав, Якомин отправился в библиотеку и вернулся оттуда с толстым фолиантом. Раскрыв его, что-то прочитал и, покачав головой, проговорил как бы про себя: «Конечно, я был прав!» Оба некоторое время сидели молча. Наконец, Якомин совсем уже по-дружески пригласил Янку:

— Иди-ка сюда! Садись за стол и пиши!

Сам Якомин неспешно подошел к окну и, глубоко затягиваясь сигаретой, стал диктовать:

— «Поскольку нотариальное свидетельство о торговой сделке является также выражением мнения и министерства юстиции, приказываем прекратить всякое дознание по делу, ибо министерство юстиции никогда не ошибается!» Министр… Подчеркни последние слова. Вот этой самой резолюцией Барбу и спасет своего человека. Отправляйся домой. Пусть Тыркэ напишет прошение, а ты найди человека, который в верхнем углу красивым почерком напишет то, что я тебе продиктовал. Барбу останется только подписать!

Адвокат, сложив руки на груди, смотрел на Янку. Все, что Янку передумал о Якомине, ожидая в библиотеке, нахлынуло на него — на глазах Якомин сотворил чудо. Горячо поблагодарив его от имени барона, которому адвокат пожелал доброго здоровья, Янку, чувствуя себя совсем другим человеком, вышел из кабинета, поклявшись, что детям Амелики он внушит уважение и любовь к книгам, в которые отныне сам уверовал беспредельно.

Никому и никаких разъяснений Янку давать не пожелал. Дома с Мицей он был суров и решителен, а Лизавету просто-напросто обругал. Тыркэ он усадил писать прошение о прекращении следствия, но и ему не объяснил, что будет дальше. Резолюцию написал кассир Сериан, сидевший в подвале возле сейфов с деньгами. У Сериана был прекрасный почерк, а нем он был как могила: вытянуть из него слово было так же невозможно, как получить грош без разрешения Урматеку. А потом Янку, как всегда, поднялся к барону.

Возле больного находился только доктор Сынту. Буби и домница Наталия еще не пришли.

Увидев Урматеку, барон слабым, но спокойным голосом, приветствовал его:

— Доброе утро, Янку! Возможно, мне еще день подарен! А вот ночью… будьте готовы ко всему!

Урматеку постарался выразить недоверие, но так, чтобы не рассердить больного.

— Грех на мою душу, хозяин, что вам перечу, — сказал он, — но вы сами убедитесь, что здесь что-то не так. У вас впереди еще много-много дней.

На этот раз барон Барбу действительно улыбнулся и чуть заметно отрицательно качнул головой.

Янку постарался отвести доктора в сторону.

— Ты думаешь, он прав? Что скажешь, доктор?

— Он чувствует с поразительной точностью! — ответил Сынту. — Скоро следует ожидать конца.

— У меня к нему важное дело! Речь идет о целом состоянии! Он мог бы мне подписать бумагу?

— Едва ли! Но кто знает? Все возможно! — И доктор, чтобы избежать каких-либо просьб, вышел в соседнюю комнату.

Урматеку подошел к постели больного. Пододвинув стул, он взял в свои руки высохшую, но теплую руку барона.

— Через несколько дней, хозяин (ведь уже и весна не за горами), я поеду в Бейзадад. Вы ведь знаете, это вверх по Дымбовице. Посмотрю, в каком состоянии там дом, — начал Янку. — Мы вас туда отвезем, как только вы поправитесь. Там никто вас не будет беспокоить. Раз в неделю я буду приезжать со всеми министерскими бумагами, чтобы все обговорить. Весь Бухарест буду привозить в мешке, обо всем рассказывать: кто с кем да почему якшается…

Барон Барбу, казалось, ничего не понимал. Он смотрел широко открытыми глазами куда-то вдаль, и лицо его было совершенно неподвижно. Урматеку пристально взглянул на него.

— И домница и куконул Буби будут туда приезжать, мы уже все вместе говорили об этом, — добавил Янку.