Конец века в Бухаресте

Время от времени, чтобы передохнуть, она скрывалась в узкую полутемную комнатушку, где до самого потолка высились полки, на которых ее неустанными трудами были разложены в идеальном порядке стопки простыней, полотенец и прочего белья. Приторно пахло миндальным мылом. Молчаливая женщина с облегчением глубоко вздыхала, прислонившись головой к полке с чистым бельем. Была ли она молодой и когда, она и сама не знала! Она была из тех женщин, для которых возраста как бы не существует, — сухопарая, с узкими плечами, костлявыми руками и жидкими мягкими прямыми волосами. Личико у нее было маленьким и словно немного помятым, с него печально глядели неподвижные глазки, похожие на ягоды можжевельника. Однажды она заметила, что Лефтерикэ в коридоре продрог, и пригласила его в бельевую погреться. Мало-помалу он стал дожидаться племянницы в бельевой, и между им и кастеляншей возникло что-то вроде дружбы. Лефтерикэ рассказывал Паулине о своей родне, сестрах, о матери, но чаще всего о зяте Урматеку. В его рассказах Урматеку выглядел этаким гайдуком, благородным разбойником, потому что Лефтерикэ хотя и побаивался его, но и восхищался им, его мужеством, дерзостью и силой. Рассказывал он о нем Паулине без всякой задней мысли и вовсе не желая произвести на нее впечатление, как это часто делают мужчины, выставляя в самом благородном виде людей, с которыми находятся в близких отношениях. Просто, делясь с ней всякой всячиной, он рисовал перед ней тот приукрашенный образ Янку, который создал сам для себя, как бы в знак признательности, поскольку, несмотря на насмешки Урматеку, чувствовал себя под его покровительством в полной безопасности. Пытаясь как можно лучше описать Паулине надежную мужественность Урматеку, Лефтерикэ чувствовал, что покоряет женщин в первую очередь мужественность и суровость, то есть именно то, чего в нем самом и в помине не было. Его мягкость, отсутствие воли, доброта и неизменная кротость не были секретом для Паулины, и она, хотя и надеялась обрести в Лефтерикэ преданного друга, не избежала разбуженного горячим любопытством желания познакомиться и с Урматеку. Лефтерикэ счел это желание вполне естественным, хотя ничего не предпринял для его осуществления. Однако ощущение, что это знакомство неизбежно, понемногу в нем крепло. Для этого было много причин, поначалу неясных и для самого Лефтерикэ. Главным было то, что теперь он не мог уже обходиться без Паулины, она стала необходима ему. К тому же подталкивала его и гордость таким могущественным родственником, каким был Урматеку, которого в данном случае он вовсе не опасался, зная, что тот питает слабость к красивым женщинам, и будучи уверен, что его приятельница совсем не привлекательна, особенно для Янку. Именно непривлекательность Паулины и подавала Лефтерикэ надежду, что она удовольствуется малым, то есть им самим. Он давно уже обдумывал, каким образом ввести Паулину в дом, когда однажды Амелика услыхала их разговор в бельевой, среди стопок отглаженного белья.

— Мне бы очень хотелось познакомиться с ним, — говорила Паулина. — Ты так рассказываешь о нем, что и мне захотелось иметь такого дядюшку…

— Ну еще бы, — поспешил согласиться Лефтерикэ. — Он вдобавок так остроумно шутит! Особенно надо мной. Просто удивляешься, как это он так может.

— Да, мне бы очень хотелось с ним познакомиться, — задумчиво повторила Паулина.

Сначала Амелика даже не поверила, что кому-то может так страстно захотеться свести знакомство с ее отцом. Однако в душе ее при этом шевельнулась и некоторая гордость. Воодушевленная мыслью, что их маленький мирок, состоящий всего из двух человек, ее самой и Лефтерикэ, расширится, Амелика пообещала поговорить с кукоаной Мицей, чтобы домнишоару Цехи как можно скорее пригласили к ним в дом. В тот день они с Лефтерикэ возвращались домой самой окольной дорогой, и он только и делал, что говорил о Паулине.

Радостью, которая, словно теплое солнышко, грела сердце кукоаны Мицы с осени и до поздней весны (потому как уже май месяц стучался в двери), были почтя каждодневные ужины с родственниками, после которых Урматеку не отправлялся сразу спать, а оставался посидеть с «энтими». Всякий раз, когда сам Лефтер удостаивал Урматеку своим посещением, посиделки эти затягивались далеко за полночь. Радость для «энтих» от посещений Лефтера была невелика, без старого скряги можно было выставить Янку в штос или пикет, а при господине Лефтере кроме лото ни во что не играли, да и то на кукурузные зерна, лишь бы «скоротать время», как любил выражаться почтенный старичок. Но и от лото был хоть малый, но все же прибыток, потому что Урматеку выкупал заполненные карты. А чтобы порадовать и старика, которого он всегда сажал по правую от себя руку, Янку сам закрывал его номера пуговицами (старик всегда выбирал белые, которые, как говорили, приносят счастье), при этом хитрил и закрывал необъявленные цифры, только бы Лефтер выиграл.