Конец века в Бухаресте

Лефтерикэ провел мучительнейшую ночь. Никогда ему не доводилось испытывать подобных мучений. С той поры, как он познакомился с Паулиной, все вокруг него прояснилось и даже похорошело. У него было такое ощущение, что все смотрят на мир его глазами и радуются вместе с ним. Больше того, — ему казалось, что раз он всех так беззаветно любит, то случись так, что нарушится этот чудесный покой, неведомо откуда снизошедший на него, все, кто, в свою очередь, должен любить его, кинутся ему на помощь. Еще вчера вечером ему представлялось, что он, какой бы он ни был, понимает, отчего они так близки с Паулиной. Позже он, правда, заметил, что ошибся, и не только насчет себя, но и на ее счет тоже. Нет, не о таком появлении Паулины у них в доме он мечтал. Мечась между мечтой и действительностью, он вдруг ощутил на своей груди тяжкую ледяную руку, которая подбиралась к горлу, сжималась и душила его. Но только за игрой в лото ему стало все окончательно ясно. Если бы его рвали на куски, он, наверно, мучился бы меньше. Выслушав из уст Урматеку унизительный, издевательский рассказ о собственной жизни, Лефтерикэ заперся у себя в каморке и тоже принялся раздумывать о своей жизни. Нет, нет, Янку не прав! Если он терпит его шуточки, прозвища, молча переносит все издевки, это вовсе не значит, что так будет всегда, что он будет терпеть все это до бесконечности. Да, он малодушен, он ленив, он неудачник! Это знают все, но неужели Урматеку всерьез уверен, что если он кормит Лефтерикэ и платит ему жалованье, то может распоряжаться им, как бессловесной тварью, лишь потому, что Лефтерикэ не проживет без него? Или Урматеку желает от него избавиться, хочет, чтобы Лефтерикэ сам дал себе пинка, оплевал себя и оборвал все нити, привязывающие его к Урматеку? Но именно на это у Лефтерикэ и не хватало сил.

В полной растерянности Лефтерикэ метался по комнате. За что бы он ни хватался, все ускользало, как спустившаяся петля на вязанье. И больше всего ужасала его быстрота, с какой все вокруг расползалось. Боль была такая, словно в живот ему всадили нож. Корчась, обводил он пустым, безнадежным взглядом стены и не то стонал, не то душераздирающе всхлипывал: «Господи боже мой!» Если рассудительность и осмотрительность раньше предохраняли его от суровых испытаний жизни, то теперь он оказался совершенно беспомощным, будто его раздели донага. Лефтерикэ не умел страдать, не умел и преодолевать страдания. Ему казалось, что он больно ударяется головой о стены, обступившие его со всех сторон, чувствовал, что ему нужно вырваться из них во что бы то ни стало.

Случайно взглянув в зеркало, Лефтерикэ увидел свое лицо. Вспомнив, каков он и как выглядит в чужих глазах, Лефтерикэ вдруг ужасно себя пожалел. Уткнувшись лицом в подушку, он разрыдался. Невольно замелькали перед ним те, кто мог бы его пожалеть: мать, сестры, братья. Они появлялись, улыбались ему, но какими они были зыбкими, расплывчатыми, туманными!..

Наконец появился и Урматеку. Он не улыбался, не утешал Лефтерикэ — он хохотал. Тыкал в Лефтерикэ пальцем и просто надрывался от хохота. Лефтерикэ просил его перестать, но Урматеку смеялся. Лефтерикэ встал и двинулся к нему — ближе, все ближе… Урматеку хохотал. И вдруг Лефтерикэ словно осенило. Великолепная идея захватила, подчинила, заворожила его. Поначалу он обрадовался ее силе, но вскоре почувствовал, насколько властно она завладела им. Воображение его разгорелось… Он ощутил себя сильным и могущественным — хозяином, судьей, повелителем. Урматеку ползал перед ним на коленях, но он не помиловал его. И этого Лефтерикэ показалось мало, он подошел к Урматеку и ударил его, он бил его, сек, пытал, резал на части…

Железные когти, терзавшие Лефтерикэ, разжались и отпустили. Ощущение тепла после жесткого жгучего холода растеклось по всему его телу. Внутри будто лопнула натянувшаяся до отказа струна, сладостный покой и глубокое свободное дыхание переполнили его несказанным блаженством, какого он никогда не испытывал. Благодаря воображению Лефтерикэ вкусил всю сладость бунта… Успокоившись, он открыл дверь и прислушался. Все в доме давно спали. Не раздеваясь, повалился он на кровать, не сомневаясь, что приди кто-нибудь в его комнату с обыском, ничего подозрительного у него бы не нашел.

Вновь появившись в прихожей, лакей объявил, что барон ждет. Лефтерикэ почувствовал, как у него затряслись поджилки. Уставившись в пол, он рванулся было, чтобы преодолеть себя и разом со всем разделаться, как вдруг услышал застывшую вокруг тишину, увидел аккуратным рядком стоящие стулья и слугу, молча смотревшего на него, и сдержался. Медленно, с достоинством зашагал Лефтерикэ к барону.