Конец века в Бухаресте

Буби стал копаться в памяти. Гнев его утих, он успокоился. Пробираясь на ощупь сквозь тьму минувших лет, он наконец нашел, что искал: это был некто Тэнасе Гуштер, давно уже умерший управляющий их имениями. Этот Гуштер убил из-за ревности свою жену… Буби испуганно вздрогнул, но скорее от того, что в этот миг впотьмах рука Катушки коснулась его руки. Не шевелясь, Буби ощущал на своей спокойной руке трепещущие руки Журубицы, с помощью которых она объяснялась с ним. Никогда бы молодой человек не подумал, что так много можно выразить ими, что пальцы умеют просить прощения. Она медленно ласкала его руку от запястья до кончиков ногтей, крепко стискивала своей ладонью, нежно пожимала и вновь скользила вдоль каждого пальца, поглаживала ногти и сухо постукивала о них своими ноготками; сложив пальцы щепоткой, она пощипывала и клевала тыльную сторону его ладони, подражая поцелуям. Все эти мелкие, дробные, рассчитанные движения говорили лишь об одном — о страсти и нежности! Фокусник, Гунэ, а потом он! И Буби показалось, что в этот вечер, пока ее руки, лаская, по-разному прикасались к его руке, рассказывая необычайную сказку, он понял Катушку до конца, понял и умом и чувствами. Она не была близка ему, но и не была далека. Она была Катушка, и у нее было свое очарованье. И Буби почувствовал: что-то внутри него поднимается на ее защиту. Потом ему показалось, что все лучшее, что в ней было, она отдала ему в этот вечер. И он обнял ее рукой за талию и притянул к себе. Катушка прильнула к его груди, трепеща и вздрагивая. В темноте Буби не мог разобрать, плачет она или смеется. Потом Журубица затихла, но оба они не произнесли ни слова. Уже дома, в тихой комнате, оба они были относительно спокойными, и Катушка, зажигая лампу и мимоходом поцеловав Буби, сказала: «Глупенький!» Он не ответил. Потом мысли их разбрелись в разные стороны, хотя были они в одной комнате. Им нечего было сказать друг другу. Катушка, как и всегда, бережно сняла с себя дорогое платье и не торопясь занялась сложной подготовкой ко сну. Буби взялся за письма. Если раньше письма валялись грудами и он их даже не распечатывал, то теперь любая весточка из другого мира, пусть даже неприятная, привлекала его. На его письменном столе, заваленном расческами и пуховками, от которых он никак не мог избавиться, действительно лежали два письма: одно более тяжелое и большое, надписанное почерком Марко Беллини, было с фабрики, другое — на грубой оберточной бумаге, нацарапанное странными буквами из палочек и крючочков, было от Иоакима Дородана.

«Куконул Буби! Мальчик мой! — так начинал письмо старик. — С тех пор, как ты делишь стол и кровать с бабенкой мошенника, что же ты со мной делаешь?» Затем следовала известная уже история с несколькими новыми подробностями про Катушку.

С самого начала Буби не понравились ни тон старика, ни его выражения. Сколь бы ни был он виноват перед Дороданом (он и сам вспоминал каждый день об этом), никаких напоминаний не терпел и только раздражался. Он испытывал угрызения совести и хотел, сам не желая себе признаться, от них отделаться. Поэтому он с самого начала решил, что старик перешел все границы приличия, что он не проявляет должного уважения и признательности. Время от времени Буби поднимал глаза от письма, которое читал безо всякого интереса, словно желая увидеть что-то необыкновенное, но видел вокруг себя все то же. Продолжалась жизнь, с которой он давно уже согласился. Журубица спала, лежа посередине постели. Она дышала глубже, чем обычно, как это бывает в первые минуты сна. На губах у нее блуждала улыбка, и лицо было спокойным и светлым. Буби знал, что, когда ляжет и он, она, как всегда, тяжело повернется, потом, уловив сквозь сон, что он ложится рядом, неловко приласкает его рукой. Эта мирная, согласная жизнь нравилась ему и потому, что он любил Журубицу, и потому, что жил он так впервые. По временам он чувствовал свое счастье настолько остро, что одна только мысль о том, что и другой вкушал его в тех же стенах, была ему нестерпима. Но вместо того, чтобы отогнать от себя этот призрак, он начинал заигрывать с ним. Так было и сейчас. И натолкнуло Буби на это письмо. Полузакрыв глаза, он попытался усадить вокруг своей постели разных людей. Однако четко видел только двоих. Они ссорились между собой и знать не хотели про Катушку, но из комнаты не уходили, потому что были и жили здесь по-настоящему, были это: Урматеку и Тудорикэ. На первого Буби смотрел с ненавистью, второй был воображаемый, с фотографии, поскольку Буби никогда не видел его. Грубость и насмешки Урматеку — о них ему рассказывала Журубица — Буби представлял себе явственно, но страдал больше от того, чего не мог себе представить. Чего бы он только не дал, лишь бы представить себе все это! И желание росло и росло, превращаясь в невыносимую боль. Все это знала спящая рядом Журубица, и не раз он хотел разбудить ее и обо всем расспросить. Но всякий раз его удерживали стыд и гордость.