Конфликты в Кремле. Сумерки богов по-русски

Так уж ведется, что босс вынужден принимать на себя ответственность также и за чужие грехи. С переиначиванием формулы переговоров на «два + четыре» и сошедшими ему «вольностями» при обращении с директивами к диалогам с Дж. Бейкером глава советского дипломатического ведомства вкусил сладость собственного ариозо в большой политике. На встрече с коллегами из США, Англии, Франции, ФРГ и ГДР в Бонне он заявил 5 мая 1990 года: «На наш взгляд, урегулирование внутренних и внешних аспектов немецкого объединения не обязательно должно совпадать по времени, оно также не обязательно должно быть осуществлено в течение одного и того же переходного периода. Даже после создания единого парламента и одного правительства будут оставаться в силе определенные меры, связанные с решением внешних аспектов урегулирования».

Двусмысленность налицо. Вторая часть тирады насторожила Г. Коля. Первая порадовала Х. Д. Геншера. Он интерпретировал смысл сказанного Э. Шеварднадзе прямолинейно: «Имеется взаимопонимание [в том, что] процесс объединения должен протекать без задержек». Позвольте обратить внимание на нюанс: западногерманская сторона давала понять, что «урегулирование внутренних аспектов объединения» уже состоялось и теперь оставалось лишь в отменном темпе претворить его в жизнь.

Советский Союз не озаботился определиться, по каким признакам различные аспекты объединения следует относить к внутренним или внешним, где внешние пересекаются с внутренними и наоборот. Москва отказалась ассистировать Англии и Франции, когда они проявили желание показать здесь свой флаг. Стоило советской стороне чуть заупрямиться, и вопрос участия или неучастия Германии в военных союзах тотчас превратили во внутреннее дело немцев, в признак государственного суверенитета и равноправия. Но где военные союзы, там и участие в их военных операциях под тем или иным флагом. А если бы кто-либо догадался поинтересоваться, в чем превеликий смысл «ничем не ограниченного суверенитета», если на немцах лежит обязательство по получении немедля сдать его НАТО в долгосрочную аренду, ему бы, видимо, ответили: как в римском кодексе всеперекрывающим признаком собственности является право уничтожения своей собственности, так и «неограниченность» суверенитета характеризуется правом суверена его ограничивать по своему усмотрению.

Правовые болота бездонны. Лучше, пока нас не засосало в глубину, податься к ближайшему берегу. Так и поступим, затронув еще один вопрос.

Это хорошо, что Германия вновь обретала суверенитет, потерянный ею вместе с проигранной войной. Но как быть с суверенитетом Советского Союза, частью которого являлось право распоряжаться собственными правами? Должен ли он был за здорово живешь уступить эту часть своего суверенитета или согласиться, чтобы ее у него отобрали? Время погасило, развитие обогнало и так далее, – в общем, отговорок хоть отбавляй. Однако попробуйте-ка сделать нечто подобное нормой для прореживания правовых позиций США, Англии, Франции, самой ФРГ! Не сосчитаешь выражений, труднопереводимых на литературный язык. А М. Горбачев терпел, не возмущался, не лез на рожон. Не увяз бы в самом начале коготок, может быть, вся птичка и не пропала бы.

Продолжим тему внутренних и внешних аспектов преодоления раскола Германии. Аншлюс тождественен понятию «объединение» или?.. Поглощение большим меньшего, погашение суверенитета одного государства через распространение на него суверенитета другого – что сие есть в правовом смысле? Было ли бы внутренним делом ФРГ включение в нее, к примеру, Восточной Пруссии? Боннская конституция содержала не только статью 23, но и претензию на границы 1937 года.

Х. Д. Геншер понимал, как легко здесь можно поскользнуться. Поэтому наряду с констатацией – препятствий для «процесса объединения» Германии нет и не должно быть – он подчеркивал: «Все придерживаются мнения, что нынешняя западная граница Польши является окончательной». Можно было придраться: новое Локарно. Почему только западная граница и лишь Польши? Или припомнить, что «все» не охватывало тогда федерального канцлера.

Поставим себя на место М. Горбачева: многое ли он мог сделать, если с весны 1990 года его точка зрения, как он излагал ее на Политбюро или в контактах с советниками, с искажениями воспроизводилась на встречах шестерки? Что был он в состоянии противопоставить утверждению Дж. Буша «объединение не остановить», когда не кто иной, как Э. Шеварднадзе, вывел из строя последние тормоза? Советский президент не отметил даже, что речи нет о приостановке процесса объединения, что задача решалась другая – как обеспечить, чтобы в выигрыше от перемен были как немцы, так и их соседи, вся Европа и не только Европа.

На встрече Х. Д. Геншера и Э. Шеварднадзе в Бресте (11.06.1990) – боннский министр считает ее решающим этапом, даже прорывом к окончательным договоренностям, – было условленно не посвящать журналистов в содержание их диалога. Россия отличается тем, что там доверительность, или игра в секретики, доводилась и доводится до абсурда.