Конфликты в Кремле. Сумерки богов по-русски

С содержанием бесед М. Горбачева с западными партнерами, с записями разговоров Э. Шеварднадзе, особенно один на один, «посторонних» не знакомили. Да и затруднительно было знакомить советское политическое руководство с сентенциями Э. Шеварднадзе, даже облагороженными и поднапруженными на бумаге, если он выступал не как делегат Советского Союза, а, по свидетельству и выражению Х. Д. Геншера, «заодно» с представителями стран НАТО. В посторонние попали почти все члены Политбюро, правительства, председатели комитетов парламента. Генеральный штаб вели на коротком поводке – в готовности отвечать на конкретные вопросы: сколько времени минимально нужно для вывода советских войск из ГДР и Польши, какая техническая помощь может понадобиться от германских властей, во что примерно обойдется содержание в Германии нашей военной группировки с учетом ее поэтапного сокращения и тому подобное. Председателя КГБ В. Крючкова и министра обороны Д. Язова держали, как называлось, «в курсе». Д. Язов по временам спрашивал мое мнение: чем все может закончиться? Что мог я ему сказать, если Международный отдел с некоторых пор, кроме газет и телетайпных лент, почти ничего не получал по германской теме.

На финишной прямой к Архызу, как перед высадкой союзников в Нормандии, ввели тотальное информационное эмбарго. Наиболее важные бумаги сновали по линии Х. Тельчик – А. Черняев. Аппарат МИД тоже занесли в категорию нон грата. Ни Совет безопасности, ни президентский совет, ни другие совещательные, исполнительные или законодательные органы в выработке позиций не участвовали, проектов директив, если таковые вообще существовали, предварительно не рассматривали и не утверждали.

Здесь самое место для принципиально важного замечания. В воспоминаниях Г. Коля, Х. Д. Геншера, Х. Тельчика, в многочисленных публикациях, увидевших свет в США, Англии, Франции, России, сквозит мысль, будто М. Горбачев и Э. Шеварднадзе были в советском руководстве белыми воронами, якобы только они выступали за объединение Германии и освобождение Центральной и Восточной Европы от «диктата Москвы». Остальные, если брать на веру утверждения мемуаристов и многих прочих, требовали сохранения статус-кво, в крайнем случае с наведением модных узоров по фасаду. Отсюда вывод, которым не перестают любоваться его сочинители: надо было торопить события, ловить момент удачи, ибо, повернись фортуна в 1990 году спиной к М. Горбачеву, все рухнуло бы и, возможно, лучший из шансов, выпавших на долю немцев и демократий, испарился бы еще быстрее, чем снизошел. Как капли дождя в раскаленной пустыне.

Да простится мне резкость, чушь это. Нравится сие или кого-то не устраивает, но на высшем и верхнем этажах политической власти в СССР оттенков было хоть отбавляй. Шаблоны психологической войны предписывали изображать советскую «номенклатуру» этакой безликой и немой массой с низменными рефлексами. Хотя даже Сталин не сумел поголовно деградировать моих соотечественников до состояния бойцовых псов, а уж куда как был целеустремлен, изощрен и жесток. Нелюдей хватало с избытком. Они не перевелись и в перестройку. Но в каком царстве-государстве нелюди не представлены? Вся разница, однако, в том, что на Западе они оттеняют достоинства систем, а на бывшем так называемом социалистическом Востоке олицетворяют их пороки.

Порой оттенки в позициях по конкретным вопросам внешней и оборонной, внутренней и экономической политики сгущались до отрицания линии М. Горбачева и выражения ему недоверия. На пленумах ЦК партии такое случалось. Б. Ельцин создал прецедент. У него нашлись последователи слева и справа. В кругу обиженных, допускаю, суждения могли становиться менее дифференцированными, особенно когда под горячительное стало недоставать закуски. И опять же все относительно: ниспровергатели советского времени не прошли бы в конкурсе экстремистов и в посудомои, что обслуживают президентские избирательные кампании, например, в США.

Дискуссии на высшем этаже отличались модератными тонами и, что касается Германии, деловым настроем. Открытие границы между германскими государствами и двумя частями Берлина (9.11.1989) придало проблеме единства совершенно новый ракурс. Неотвеченным оставалось, как объединять, и не больше.

Позиция М. Горбачева познала крутые метаморфозы. Он начинал убежденным заступником «законных прав и интересов народа, отдавшего 27 миллионов жизней для разгрома фашизма». Это, скользя под уклон, М. Горбачев превратился в «реальполитика». Вплоть до встречи с Дж. Бушем в мае – июне 1990 года он выражал сомнения и, может быть, даже сомневался в обоснованности оценок Э. Шеварднадзе. Какие-то колебания в его поведении давали себя знать и во второй половине июня.