Конго глазами художника

В Ингумине, где нам предстояло свернуть на караванную магистраль, я попросил Нзиколи подождать меня, а сам заехал на миссионерскую станцию. Во-первых, я случайно раздобыл шесть десятков яиц — слишком много для нас двоих. Во-вторых, не мешало на всякий случай предупредить, куда я направляюсь.

— Только не задерживайся! — волновался Нзиколи.

Раскисшая от дождя дорога была вся в рытвинах. Километр за километром она извивалась через густой девственный лес: кроны могучих деревьев смыкались над нами, пропуская только сине-зеленый сумрак. На одном повороте Нзиколи показал на просвет в листве.

— Здесь обитает злой дух. Дьявол. Много людей тут пропало.

И впрямь недоброе место — будто зловещий черный зев…

Внезапно лес кончился, и нас ослепило степное солнце. Мы обгоняли людей, которые шли в Обилли на праздник, целые семьи, отец семейства впереди — важный, с длинным охотничьим копьем вместо трости, одет в поношенный европейский пиджак или длинное, застегнутое на все пуговицы пальто, половина лица закрыта пожелтевшим тропическим шлемом. В нескольких шагах за ним, сгибаясь под тяжестью корзин и узлов, бредут, словно рабочий скот, жена и дети.

Уже вечерело, когда мы приехали. Отлогие косогоры вокруг деревни лениво дремали в лучах солнца. Зной шел на убыль, белое пламя сжалось в желтый круг, проявились краски.

Народу что муравьев. Вокруг костров кучками сидят мужчины, и непрерывно прибывают новые гости. Женщины, прямые, как колонны, степенно вступают на площадь, неся на макушке большие калебасы с вином. Приветствуют знакомых, не поворачивая головы. Мужья переходят от кучки к кучке, здороваются, смеются, пьют пальмовое вино — здесь стакан, там стакан. Дворняжки, точно заводные, бегают взад-вперед, уткнув нос в землю в поисках чего-нибудь съедобного. Задрав верхнюю губу, куда-то трусит баран, соскучившийся по овечке. Голубой вуалью окутал деревню дым, смешанный с запахом вареного мяса, жареного арахиса и кислого маниока.

Нас устраивают жить у Беньямина, лучшего охотника Обилли. Он отводит нам большую комнату с белеными степами, чистую, аккуратную. Глиняный пол украшен у юром из гильз. Посередине комнаты стол, четыре стула. Ставлю у стены свою раскладушку. В соседнюю комнату то и дело проходят люди — родные и близкие Беньямина.

— Неужели все они будут там спать?

— Спать? — переспрашивает Нзиколи. — Они не будут спать! Танцы продлятся всю ночь. А там лежат только их одежда и узелки с едой.

У Беньямина была всего одна жена — Тереза. Эта чета во многом напоминала Кинтагги и Ндото и так же заботливо и чутко, как они, относилась ко мне.

Быстро стемнело, и мы зажгли керосиновую лампу.

— Кокорро ко, — послышался голос за дверью.

Конголезцы не стучатся, только голосом подражают стуку.

Вошел местный вождь, очень высокий старый мужчина, чьи волосы напоминали серо-желтую бархатную ермолку. Сугубо серьезное лицо его избороздили длинные глубокие морщины, глаза прятались в щелочках. На нем была черная шинель с эмблемой власти и трехцветным флажком. Под мышкой он зажал метелочку из буйволова хвоста.

Вождь приветствовал нас и вытянул руку, в которой держал за ноги большого белого петуха. Петух повернул голову и поглядел на нас налитым кровью глазом. Подарок лег на стол, к нему присоединилась десятилитровая бутыль пальмового вина. Мы сели, но не успела Тереза достать и наполнить стопки, как за дверью снова послышался чей-то тихий голос.

Голос принадлежал коротышу, который упорно отказывался войти в комнату и жался к двери. Гость сделал движение, словно хотел отставить в сторону свое копье, но тут же передумал. Только на миг сверкнули чернущие глаза, потом они уставились в пол и уже не отрывались от него.

Это был вождь из Утуну, деревушки бабонго, которая лежала на холме в каких-нибудь четырехстах метрах от Обилли, совершенно скрытая банановыми плантациями. Туда вела узкая тропка, протоптанная в высокой слоновой траве.

Я впервые видел так близко пигмея. А впрочем, что я, собственно, видел? Только наклоненную голову, руку с копьем и пальцы ног. Он был завернут в большой кусок травяной материи. В Утуну тоже намечался праздник, но там танцы должны были начаться через день. Вождь бабонго пригласил нас. Мы поблагодарили, и Нзиколи поднес ему вина. Ом живо опорожнил стопку и отворил дверь.

— Сала мботе! Привет вам, остающимся! — И вождь исчез в ночи. Но в комнате еще долго ощущалось дыхание диких дебрей.

Меня одолевала усталость, слегка лихорадило, и я прилег. Не иначе, комары Долизи дают себя знать… С низкой кровати я видел все, так оказать, под углом зрения лягушки. Тусклый свет керосиновой лампы размазывал контуры силуэтов, и сидевшие за столом казались великанами. Жестикулирующие руки, взрывы смеха, потоки слов, по стенам призраками мечутся тени… Беньямин явно рассказывал что-то про охоту, то и дело слышалось: «Бам! Бам!»