Конго глазами художника

Кто-то запел. Голос изучал то протяжно и тихо, то громко и возбужденно. Слова произносились то медленнее, то быстрее Это были заклинания, обращенные к Нзобби. Внезапно под громкие крики на деревенскую площадь выскочила фантастическая, выкрашенная с ног до головы белым мелом фигура. Желтый передничек из травяной материи колыхался, рука размахивала над головой длинным ножом. Все расступились, освобождая проход к танцевальной площадке.

Несмотря на причудливую маскировку, я сразу узнал колдуна. Накануне он возлежал на шезлонге около костра, женщины стряпали ему еду, потом он побрел в свой дом. Тогда он выглядел старым и тщедушным.

Сейчас его никто не назвал бы немощным. В несколько прыжков он очутился у костра. Там, где танцевали женщины, теперь сидели кучкой старейшие. Колдун воткнул нож в груду углей. Глухо приговаривая что-то, отбежал на несколько метров. Смолк, топнул ногой по земле, прислушался. Казалось, он ищет наугад какое-то незримое существо.

Но вот он остановился, поднял голову и воздел к небу руки с растопыренными пальцами, ладонями вверх. И внезапно затрясся всем телом. Можно было подумать, что он с кем-то или с чем-то установил контакт. Один из старейших заговорил. Колдун внимательно его выслушал, потом громко повторил каждое слово. Несколько секунд напряженной тишины, лишь монотонно звучит барабан… Старик затрясся еще сильнее, вот-вот упадет.

И все время лился поток слов. Нзиколи объяснял мне шепотом:

— Колдун говорит с Нзобби. Мужчины задают вопросы, он передает их Нзобби, тот отвечает. Вопросы всякие — личные и касающиеся деревни в целом. Про одного больного — поправится он или умрет? Определяют виновника одной кражи… Что надо сделать, чтобы уродился арахис? Me заколдована ли в деревне питьевая вода?

Так продолжается, пока не исчерпаны все вопросы. Чувствуется какая-то напряженность, на лицах участников ритуала написана глубокая серьезность. А мне не по себе, я не привык вот так запросто общаться с духами средь бела дня.

Как только Нзобби ответил на последний вопрос, начинают рокотать все барабаны. Колдуй по-прежнему где-то витает, но его ноги машинально двигаются в неторопливом танце. Сухая и твердая земля разбита ногами танцоров, и его ступни обволакивает пыль.

Колдун семенит вокруг костра, сперва медленно, потом все быстрее. Громкими криками он подстегивает темп. Это непостижимо, но его негнущиеся суставы сбросили груз лет. Клубится облако пыли, и колдун похож на обезумевшего пловца — белый торс, лихорадочно машущие белые руки и мелькающий, как будто многократно повторенный, белый овал лица. Быстрые шаги сменяются экстатическими прыжками невероятной упругости, гиканье переходит в долгие завывания.

Вдруг он останавливается. Барабаны смолкают. Глаза колдуна остекленели, тело словно сковано судорогой. На несколько секунд все застывает, я вижу как бы стоп-кадр из фильма-концерта. В следующий миг колдун подбегает к костру, нагибается и хватает свой широкий нож. Металл раскалился добела. Все смотрят, затаив дыхание, а он медленно проводит им по языку. Наконец нож отделяется от языка. У толпы вырывается дружный вопль, барабаны издают частую дробь.

Дальше крикам аккомпанирует появившийся только что большой, двухметровый басовый барабан. Колдун уже снова мечется вокруг костра, взвинчивает темп, распаляет себя и опять лижет раскаленный нож.

Затем наступает разрядка, экстаз выходит из колдуна, как воздух из лопнувшего шара, и его волокут в дом.

Весь этот день я видел пигмеев, направляющихся из дальних деревень бабонго на праздник в Утуну. Они, крадучись, пересекали окраины Обилли, не останавливаясь, чтобы посмотреть на танец бакуту, лишь пугливо озирались черными глазами. Бесшумная, кошачья походка… Только что никого не было, глядишь — уже появился человек.

Настало время подумать о предстоящей ночи; я не забыл личного приглашения вождя бабонго. В этом краю неистового, всеохватывающего танца мной тоже начало овладевать экзальтированное возбуждение. Глухой рокот барабанов бакуту звучал непрерывно уже целые сутки, он вошел в существование, как приправа, которая всем контурам придавала особую четкость, все наполняла живым в веским содержанием. И в то же время танец и музыка рождали смутную тревогу. Что-то зловещее появилось в топорщащихся черных силуэтах пальм, что-то угрожающее было в плотных кронах манговых деревьев.

Спустилась ночь. Она была не такая темная, как предыдущая. Сквозь легкую мглу пробивался лунный свет. Мы с Нзиколи сидели перед домом и беседовали. Танец в честь Нзобби должен был продолжаться до утра, и Нзиколи уговаривал меня остаться. Я же настаивал на том, чтобы пойти к бабонго. Во-первых, мы обещали вождю, во-вторых, от Обилли до Утуну рукой подать. Представится ли мне другая возможность увидеть танцы пугливых лесных людей? А бакуту я каждый день вижу. Нзиколи ворчал, и я чувствовал, что он ночью улизнет обратно в Обилли.