Конгревова ракета

На Соловки возвращают бывшего соседа Артёма по келье Осипа Троянского. Его, ученого, до определенного числа отпускали на материк, но он вовремя не вернулся. И вот возвращают насильно. Начлагеря Ногтёв выстраивает заключенных и объявляет, что Троянскому было поставлено условие: «в случае его неявки в указанный срок в роте будет расстрелян каждый десятый».

Чекисты начинают отсчет. И когда Артём видит, что очередным десятым будет Захар, то меняется с ним местами (тем более что жребий пал и на Галю, которая тоже осуждена и почему-то оказывается в той же роте, что и Артём). Но расстрела не следует – Ногтёв хохочет, что напугал людей; строй распускают.

В «Некоторых примечаниях» автор предельно лаконично сообщает нам о дальнейшей судьбе Артёма Горяинова: «Летом 1930 года зарезали блатные в лесу». Зато биографии Эйхманиса уделено несколько страниц. В целом она соответствует биографии его прототипа Эйхманса, расстрелянного в 1938 году. Что заслуживающее такого особенного внимания в биографии этого человека (исходя из контекста «Обители») нашел Захар Прилепин, не пойму. Нет, об Эхмансе стоит писать, может быть, и целые книги. Вообще те люди – люди, рожденные революцией и убитые созданным ими государством, сегодня особенно интересны, их судьбы могут быть поучительны… В пределах художественного материала автору «Обители» показать в полной мере фигуру Эйхманиса не удалось, и он решил высыпать его жизненную канву в публицистических «Примечаниях»…

Так подробно я описал перемещения Артёма Горяинова по территории Соловецкого лагеря и его окрестностям затем, чтобы подумать: а был ли у автора другой способ написать большой увлекательный, но однолинейный роман на эту тему?

Варлама Шаламова спрашивали, почему вместо «Колымских рассказов» он не напишет романа. Он отвечал: «Не поверят, что это было на самом деле с одними и теми же людьми». Он и автобиографический «антироман» «Вишера» бросил по этой же причине – слишком много выпадает на одного человека, увидено одним человеком. Произошедшее на самом деле далеко не всегда представляется достоверным на бумаге…

Все, что происходит с Артёмом в «Обители», могло быть в действительности. Но тогда это предельно исключительная цепь событий, уникальнейшее стечение обстоятельств. В русской литературе подобное почти не встречается – разве что некоторые герои Достоевского живут так же стремительно, в той же лихорадке, что и герой «Обители».

Артём Горяинов, по крайней мере в тот отрезок времени, какой показан нам, избавлен от самого, как говорят, тяжелого испытания в неволе – однообразия. И это, по-моему, главный недостаток, единственная большая неправда романа.

Большинство отозвавшихся на «Обитель» ставят автору в плюс, что он, взявшись за такую тему (Соловецкий лагерь особого назначения, конец 20-х годов), написал художественную книгу. Не сбился на дифирамбы, обличения, оправдание и тому подобное. Все, в общем, довольны, удовлетворены.

Но что если бы Захар Прилепин написал роман о зэке сегодняшней, путинской колонии строгого режима. Материалов об этом, уверен, у Прилепина наверняка не меньше, чем о том, что было почти столетие назад. Не так давно вышла книга «Лимонка в тюрьму», в которой были собраны воспоминания, свидетельства членов НБП, отбывавших срока заключения в девяностые-нулевые годы. Книгу представлял Захар Прилепин (его имя стояло на обложке), он же написал для нее то ли предисловие, то ли послесловие.

Большинство авторов «Лимонки» не обладают писательским даром, поэтому читать многие тексты трудно. Но тема-то кровоточащая, она требует художественного воплощения. (Полупублицистические книги Лимонова вроде «По тюрьмам» тему не закрыли, а скорее открыли, наметили.) Для большого художественного полотна нужен настоящий художник. А настоящий художник занят хоть и непреодоленным нами всеми, но уже отдаленным прошлым.

* * *

Есть правило для литераторов: не стоит писать на злобу дня, по горячим следам, не нужно тащить в прозу публицистичность, необходимо дать событиям отстояться. Неправда, – нужно хватать настоящее, пока оно живое, пока сопротивляется, кусает.

Процитирую Варлама Шаламова (не в связи с лагерной темой). В середине 60-х он писал, а точнее – рубил заповеди:

Новая проза – само событие, бой, а не его описание. То есть – документ, прямое участие автора в событиях жизни. Проза, пережитая как документ… Современная новая проза может быть создана только людьми, знающими свой материал в совершенстве, для которых овладение материалом, его художественное преображение не являются чисто литературной задачей, а долгом, нравственным императивом… Новая проза отрицает принцип туризма. Писатель – не наблюдатель, не зритель, а участник драмы жизни, участник и не в писательском обличье, не в писательской роли… Не проза документа, а проза, выстраданная как документ.

В 60-е Шаламов был почти стариком, но вместе с окрепшими «лейтенантами», юными «исповедальниками», молодыми деревенщиками создавал ту новую прозу.