Кони и люди

Она шла тропинкой по местности, которой я никогда не видел; здесь было много низких холмов при полном отсутствии деревьев. Травы тоже не было, а только низкорослый кустарник, доходивший ей до колен. Эту местность можно было бы принять за полярную страну, где лето продолжается всего несколько недель.

Женщина засучила рукава до плеч, так что ее прелестные руки были обнажены, и спрятала лицо в изгибе правого локтя. Левая рука висела, как изломанная, ноги казались изломанными и все тело выглядело изломанным.

И тем не менее она все шла и шла по тропинке, среди низких кустов, по оголенным холмикам. Она даже довольно быстро шагала.

Может быть, глупо говорить подобную вещь, но я весь день просидел в роще, и стоило мне закрыть глаза, как я снова видел эту женщину, и она быстро шла вперед, хотя и была вся изломана в куски.

Бутылки из-под молока

Я жил летом в Чикаго и занимал большую комнату в старом доме на Северной стороне.

Стоял август, и ночи были жаркие. А я, обливаясь потом, сидел далеко за полночь и при свете лампы пытался проникнуть в психологию действующих лиц повести, над которой работал.

Это было безнадежным делом.

Я заблудился в переживаниях воображаемых людей, и на них тоже сильно отзывалась душная, неуютная комната, ибо жить в Чикаго в это время равносильно пребыванию в пекле адовом, – хотя фермеры Среднего Запада называют это время «хорошей погодой для кукурузы».

Я вместе с фантастическим населением моего воображаемого мира пробирался лесом, в котором солнце сожгло всю листву на деревьях. Горячая почва обжигала ноги. Мы стремились проложить путь через лес и выбраться в прекрасное, прохладное место…

Как вы и сами поймете, я был в это время немного невменяем.

Я сложил оружие и встал со стула. Тогда все предметы в комнате заходили перед моими глазами. Они тоже очертя голову мчались сквозь спаленный лес в поисках мифического города Прохлады.

«Лучше я выйду на улицу, – подумал я, – или пойду выкупаюсь в озере».

Я вышел на улицу.

Этажом ниже меня жили две кабаретные певички; они только что вернулись с работы, и слышно было, как они разговаривают у себя в комнате.

Едва успел я выйти из подъезда, как что-то тяжелое пронеслось мимо уха, разбилось вдребезги на каменных плитах панели, и какая-то белая жидкость залила мои брюки. В ту же минуту я услышал из освещенной комнаты голос одной из певичек.

– К черту! Жизнь наша распроклятущая! Работайте в таком проклятом городе! Собаке и той лучше! А теперь они хотят отнять у нас водку! Приходишь из жаркого театра в такую жаркую ночь, и пожалуйте – бутылка скисшего молока на подоконнике! Я этого не выдержу! Я разобью все, что у меня под руками!

Я направился на восток, к озеру.

Огромные толпы мужчин, женщин и детей явились сюда с Северо-Западной стороны, чтобы провести ночь на берегу озера.

Здесь тоже было убийственно душно, и воздух, казалось, был насыщен чувством тяжелой борьбы.

На площади в несколько сот акров земли, где раньше было болото, два миллиона людей боролись за минуту спокойного, мирного сна и не получали ее.

Из полумрака, позади небольшого парка у самой воды, виднелись опустевшие особняки богачей. Они серовато-синим пятном обрисовывались на фоне неба.

«Что же, – подумал я, – надо радоваться и тому, что имеется хоть немного счастливцев, которые могут выбраться из этого ада и уехать к морю».

Я споткнулся о ноги одной женщины, которая в поисках сна легла прямо на траву. Она приподнялась, и в это время ребенок, лежавший возле нее, начал реветь. Я пробормотал извинение и ступил в сторону, но задел ногой бутылку с молоком. Бутылка упала, и молоко потекло через широкое горлышко.

– О, мне так жаль! – воскликнул я. – Пожалуйста, простите меня!

– Не стоит извиняться, – ответила женщина, – все равно молоко прокисло.

Он – высокий, сутулый человек с преждевременной сединой. Мы когда-то работали вместе в одной конторе в качестве составителей реклам. И вот в эту ночь я встретил его – он быстрыми шагами шел вдоль берега, мимо усталых, раздражительных людей. Он сначала не заметил меня, а я дивился тому, что в нем еще бьет жизнь в то время, как все остальные, казалось, умерли. Мы поравнялись у фонаря; при его свете он узнал меня и так и бросился ко мне.

– Послушайте, зайдем ко мне, – резко начал он. – Мне нужно вам кое-что показать. Я вас искал – вот зачем я пришел сюда, – солгал он и потащил меня за собою.

Мы отправились к нему; он жил на одной из улиц, расположенных далеко от озера и парка.

Немецкие, польские, итальянские и еврейские семьи пришли к озеру с грязными одеялами и с вечными бутылками молока и оставались здесь всю ночь. Но американские семьи, которых было немного в этой орде, вскоре потеряли надежду найти прохладу и сон и жидкой вереницей стали возвращаться домой, к жарким постелям в душных комнатах.

Был второй час ночи. В квартире моего друга было столь же неопрятно, как и жарко. Он объяснил мне, что его жена уехала с детьми погостить у матери, которая жила на ферме, близ Спрингфилда, в штате Огайо.