Кони и люди

Каждому, кто знает Тома, достаточно посмотреть на его огромное неуклюжее тело, дабы понять, что в юности он был необычайно силен. Тем более что в то время он не думал так много, как впоследствии, и время свое он проводил не за письменным столом в конторе, а за тяжелой работой батрака. Он работал в поле вместе с двумя другими мужчинами и во время перерывов ел вместе с ними.

У него было много общего в характере с женой немца-фермера. У Тома в мозгу роились мысли о его детстве и о будущем. Он продолжал работать, продвигаясь на Запад, и хранил каждый заработанный цент. Он никогда еще не был в большом городе, но тем не менее избегал таких мест, как Спрингфилд, Дейтон и Цинциннати, держась все время маленьких городков и ферм.

Он решил, что, собрав немного денег, остановится в большом городе и будет там жить, учиться и читать.

У Тома была своеобразная иллюзия относительно жизни в большом городе.

«Большой город, – думал он, – это место, куда собрались люди, у которых душа изныла от одиночества и замкнутости, и они пришли к убеждению, что только путем общих трудов можно пожинать все то лучшее, что может дать жизнь».

Множество рук строят дружнее, а потому могут дивно строить; много умов дружно мыслят, а потому могут яснее думать; множество хороших импульсов могут направить общими усилиями жизнь в такое русло, в котором она находит себе лучшее выражение.

Было бы грубой ошибкой с моей стороны, если бы я пытался вам доказывать, что парень с фермы мог отчетливо выразить идеи вроде вышесказанных. Но приблизительно так он чувствовал. В нем жила немая надежда. Уже и тогда в нем угадывалась почти святая скромность, сохранившаяся и впоследствии. И в этом главным образом состояла вся его привлекательность как мужчины; но возможно, что это помешало ему достигнуть тех жизненных успехов, которые мы, американцы, так сильно ценим в мужчине.

Как бы там ни было, Том был на ферме, и тут же была эта молчаливая жена фермера, которой исполнилось двадцать семь лет.

За столом мужчины всегда ели втроем, а она прислуживала им. Они ужинали в просторной старомодной кухне; она молча стояла у печи и так же молча наполняла миски едой, по мере того как они опустошались.

Ужинали очень поздно, а иногда уже наступал полный мрак, когда мужчины садились за трапезу. Тогда она приносила зажженную лампу и ставила ее на стол. Большие насекомые бешено бились у стекла, обитого металлической сеткой, а несколько жучков, которым удалось протиснуться внутрь, кружились вокруг пламени.

Кончив есть, мужчины оставались за столом и пили пиво, а жена фермера мыла посуду.

Батрак, нанятый на все лето, был крупный костлявый мужчина лет тридцати пяти, с длинными, отвисшими усами.

Разговаривали за столом только он и немец. Последнему было приятно разрывать молчаливую пелену, которой был окутан дом. Они рассуждали о предстоящей молотьбе, о том, что одна из коров должна отелиться на будущей неделе. Батрак делал большой глоток пива и вытирал усы рукой, покрытой густой шерстью.

Том отодвигал свой стул к стене и сидел, не произнося ни слова; а когда фермер был весь занят разговором с батраком, Том смотрел на женщину, которая иногда поворачивалась от лохани с посудой и смотрела на него.

Иногда, казалось, они оба испытывали нечто такое, что было чуждо другим двум людям, сидевшим за столом. Как жаль, что она не говорит по-английски. Но даже если бы она говорила его языком, он не сумел бы сказать ей того, что думал. У него не было ни одной мысли, которую можно было бы выразить словами.

Порою фермер обращался к ней по-немецки, и она спокойно отвечала ему; затем мужчины возобновляли разговор по-английски. Пиво вновь подавалось на стол. У немца отходила душа. Приятно было слышать человеческие голоса в доме.

Он настойчиво предлагал Тому пива, и тот пил.

– Вы тоже из породы молчальников! – смеясь, говорил фермер.

Приключение Тома произошло на второй неделе его пребывания на ферме.

Все давно улеглись спать, а он никак не мог заснуть, а потому захватил с собою одеяло и беззвучно выбрался из сеновала.

Ночь была безлунная, тихая и теплая. Том направился к тому месту за овином, где росла трава, и, расстелив одеяло, сел, прислонившись спиной к стенке овина. Он не беспокоился о своей бессоннице. Он был молод и силен.

«Если мне не спится сегодня, то я буду лучше спать завтра», – думал он.

Он ощущал в воздухе нечто такое, что волновало, как ему казалось, только его одного. И это непонятное чувство заставляло его сидеть без сна на лугу и смотреть на деревья в саду и на главное здание фермы, смутно видневшееся в нескольких сотнях футов.

Очутившись на открытом воздухе, он испытал некоторое облегчение. Может быть, потому, что таким образом он оказался еще ближе к тому, что в ту минуту походило на него.

Внезапно он скорее почувствовал, чем увидел, что какой-то предмет движется во мраке. Между двором фермы и садом шла изгородь, вдоль которой росли ягодные кусты, – и вот там, возле кустов, что-то шевелилось в темноте.

То ли корова выбралась каким-нибудь образом из стойла, то ли ветер шелестел в кустах?