Кони и люди

Напрасно Уилл боялся. Дети везде найдутся. Если человек был ребенком, затерянным в бесконечном пространстве, то он, по меньшей мере, имел возможность говорить с другими детьми. В беседе с подобными себе, может быть, удастся понять кое-что о вечном ребячестве и своем, и других.

Мысли Уилла не текли по определенному руслу. Но он внезапно почувствовал тепло и уют крохотной комнаты в верхнем этаже пансиона.

Человек, стоявший перед ним, снова что-то говорил. Он хотел доказать, что он мужчина, и самому увериться в этом.

– Я живу в этой комнате рядом с вами и не иду спать в комнату жены, потому что я не желаю туда идти. Это единственная причина. Но я мог бы, если бы пожелал. У нее бронхит, не говорите никому об этом. Женщины не любят, когда о таких вещах узнают. Она недурная женщина. Я могу делать все, что мне угодно.

Он настаивал на том, чтобы Уилл приложил корнет к губам. Он весь трепетал в ожидании.

– Вы не можете, конечно, играть по-настоящему, – сказал он. – Вы не знаете музыки. Но это не важно. Нужно только поднять страшный шум. Свистите вовсю, всех чертей поднимите.

Уиллу снова захотелось плакать, но чувство потерянности в бесконечности, одолевшее его с той самой минуты, как он сел в товарный вагон, расплылось.

«Нельзя всю жизнь оставаться младенцем. Кейт имеет полное право выйти замуж», – думал он, прикладывая корнет к губам.

Уилл издал несколько тихих звуков.

Но старик начал умолять его:

– Да не так, я вам говорю, не так! Это никуда не годится! Трубите вовсю! Не бойтесь! Я вам говорю, что я так хочу! Поднимите дьявольский шум! Я вам говорю, что я хозяин в этом доме! Нам некого бояться. Мы можем делать все, что нам угодно! Жарьте! Свистите вовсю!

Человеческий документ

Во время суда и после, когда признание полоумного лысого актерика сняло с него обвинение в убийстве, я не спускал с него глаз. Он заворожил меня своей безмолвной попыткой дать что-то понять.

Казалось, что его ужасно интересует мысль, ничего общего не имеющая с предъявленным ему обвинением в убийстве женщины. Тот факт, что в случае осуждения он будет повешен, не имел для него ровно никакого значения. Закон был чем-то к нему не относящимся; и он отказывался от вменяемого ему преступления, как человек отказывается от предлагаемой ему папиросы.

– Благодарю вас, но я в настоящее время не курю. Я побился об заклад, что целый месяц курить не стану.

Вот каково было его поведение. Все были озадачены. Если бы он действительно был виновен и пытался спастись от петли, то выбрал самый верный метод.

Видите ли, вначале все думали, что именно он и убил ее. Мы все были убеждены в этом. И вот благодаря его абсолютному безразличию ко всему, что происходило вокруг, у всех зародилось одно желание – спасти его.

Когда получилось сообщение, что полоумный лысый статист сознался в убийстве, в зале суда раздался гром рукоплесканий.

Итак, он был оправдан в глазах закона. Но его поведение ничуть не изменилось после этого. Где-то в мире находились, вероятно, мужчина или женщина, которые поняли бы его, – необходимо было найти их и поговорить с ними. Одно время – при разборе дела и сейчас же после процесса, – когда я часто виделся с ним, он представлялся мне человеком, который во тьме обронил иголку и пытается найти ее, или стариком, который никак не может нигде найти своих очков. Он роется во всех карманах и беспомощно оглядывается по сторонам.

У всех присутствовавших в зале суда, и у меня в том числе, была одна и те же мысль в голове:

«Как может человек быть, с одной стороны, зверски равнодушным в ту минуту, когда умирает самый близкий и самый дорогой человек, и, с другой стороны, – таким чувствительным и нежным».

Как бы то ни было, но «тут роман», и иногда хочется рассказывать о чем-нибудь просто, без газетного жаргона о прекрасных наследницах, кошмарных убийствах и тому подобной ерунде.

Вот в кратких чертах история этого убийства.

Его звали Уилсон, Эдгар Уилсон. Он прибыл в Чикаго откуда-то с Запада, возможно, что с гор. Вполне может статься, что он разводил овец на Дальнем Западе, так как в нем заметна была та рассеянность, которая свойственна человеку, живущему одинокой жизнью.

Сам он рассказывал о себе много противоречивых версий, и, побыв с ним некоторое время, вы махали рукой.

«А, дьявол с ним, с его прошлым. Как видно, он не способен правды сказать. Черт с ним!»

Одно было достоверно: он прибыл в Чикаго из Канзаса, откуда бежал с чужой женой.

О ней я узнал очень мало. Когда-то она была, я полагаю, дьявольски красивой, видной женщиной, но вся ее жизнь до встречи с Уилсоном как-то не клеилась.

В этих маленьких городках люди становятся безобразными и жизнь их разваливается, хотя бы и не было тому определенной причины. Тут никак не разобраться. Бог с ней, с причиной, но так оно есть, хотя трудно верить всему, что писатели рассказывают о жизни на Западе.

Однако относительно этой женщины следует сообщить кой-какие подробности.

Она была еще очень молода, когда ее отец, служивший в какой-то экспедиционной конторе, растратил деньги и попал в тюрьму.