Конъюнктуры Земли и времени. Геополитические и хронополитические интеллектуальные расследования

Осетинская популярная историософия как выражение культурной темы народа представила антитезу кавказскому революционному автохтонизму конца века. Частью этой антитезы становятся аланская и «арийская» самоидентификации осетин, демонстративно указующие за пределы Кавказа. В этом смысле «аланство» более многозначно, как-то вписываясь и в кавказский контекст, по крайней мере, увязываясь с переходящим в плоскости российской Евразии равнинным Предкавказьем, где обреталось ядро древней Алании. Надо помнить, что множество северокавказцев, и даже те же ингуши, выводят себя из аланского имперского гнезда [Цуциев 1998: 86, 168], а Нартовский эпос этой империи стал общегорским фольклором. И однако в сознании осетин XX века их «аланизм» выступает на Кавказе оригинальным медиатором «сверх-исконности» и «пришлости», «привнесенности». Здесь можно было бы указать, что топонимы, соотносящиеся с аланской традицией, типа «Аланское», «Нартовское» активно насаждались во второй половине 1940-х годов на включенных в Северную Осетию ингушских территориях[39]. В 1990-х в результате того, что и на севере, и на юге осетины входят в конфронтацию с встающими за свою «правду» автохтонами, «аланизм» и «арийство» должны были войти в единое духовное поле с «принятием истории», североосетинским «интернационализмом» и отказом учитывать любые заявки на «породнение земли и крови».

Не подлежит сомнению, что освобождению «арийства» от негативных аллюзий в осетинском ареале весьма содействовали эксцессы гамсахурдинизма и вообще дискурс возрождающейся Грузии, пестрящий невольными пародиями на нацистские клише. Чего стоят уже приводившиеся рассуждения главы Грузинской Церкви о «земле» и «крови»! Или факты типа статьи 3. Гегинадазе «Нация без воли?» в «Свободной Грузии» (8 июня 1991 г.) с рассуждениями о том, что «философия должна выйти за пределы космополитической и интернациональной элитарности… Именно поисками национальных корней должен быть заинтересован и занят Институт грузинской философии, с тем чтобы путем исследования духовной самобытности грузинского народа создать оригинальную грузинскую философию, твердую основу национальной идеологии». Осетинские идеологи получали возможность развести «этнофашизм» как атрибут мятежного Кавказа и «арийство» в качестве знака приобщенности к более широкому плану мировой истории по сравнению с грузинскими и ингушскими «поисками потерянного времени».

Наиболее настойчиво и броско «арийская» тема разрабатывалась демократами Цхинвала, где летом 1990 года «Ариаг мон», № 2, писал: «Мы более других арийцев страдаем от дискриминации идей арийства, происшедшей по вине германского фашизма. Но фашизм не является этническим индикатором, он был и еще сейчас свойствен многим народам, в том числе за пределами белой расы. XXI век будет веком национализма во всем мире, и это делает для нас особенно актуальной проблему истинного и гуманного арийства (как антитезы. – В. Ц.)… Тяга осетин к России, которая так и осталась непонятной для многих соседних летописцев, оказывается, восходит к самим истокам общеарийской духовности и потому неуничтожима». Через год Чочиев напишет в своей брошюре: «Парадокс истории: известно, что германские арийцы были снисходительны к нам, этническим ариям… Но наш народ отдал 50 тысяч лучших сыновей и дочерей в борьбе с расистами… Теперь осетины в одиночку, без помощи кого-либо из социалистического братства отбиваются от домашних фашистов (курсив мой. – В. Ц.), а из Германии поступает помощь в холодную и голодную Осетию» [Чочиев 1991: 39]. Во Владикавказе в ноябре 1992 года после отражения ингушского наступления Галазов в известной речи «О вероломной агрессии ингушских национал-экстремистов» [СО, 1992, 11 ноября], апеллируя к «аланским» корням осетин и «аланскому» слою в Пригородном районе, одновременно моделировал разыгравшийся конфликт по аналогии с гитлеровским нападением на Советскую Россию, придавая борьбе за североосетинскую столицу характер мирового конфликта: потомки аланов – на страже норм сегодняшнего дня против сил, желающих учинить ревизию этих норм, вдохновившись «абсурдной идеей возвращения родины предков». Впрочем, официальный Владикавказ с его прочной советской традицией все-таки избегает «арийских» мотивов, предпочитая амбивалентность «аланизма», создающую почву для задушевного диалога с лояльными соседями вроде кабардинцев и со всеми «легитимистскими» верхушками края.

От Советской Социалистической Республики Северная Осетия – единственной республики на Северном Кавказе, которая до конца 1993 года именовала себя «советской» и «социалистической», переход за год к Северной Осетии – Алании оказался идеологически оправданным и взвешенным: демонстративный характер и того и другого названия в обстановке взбудораженного локальными схватками и назревающей чеченской войной Кавказа был примерно одинаковым, показывая приятие истории и иммунитет к ее революционной ревизии, к бунту «исконности» против «наносов».