Конъюнктуры Земли и времени. Геополитические и хронополитические интеллектуальные расследования

Чтобы разобраться в этом веянии, полезно заглянуть в раннюю (1985 года) книгу Чочиева о соотношении традиций номадизма и оседлости в культуре осетин. Судьба Осетии, в том числе и Южной, в ней видится продолжением истории скифов как посредников между Кавказом и евразийскими зонами лесов и степей. «Грузинский этнокультурный пласт в осетинском является органическим результатом вовлечения каких-то грузинских этнических групп в процессы социально-экономического сопряжения и социальной интеграции с кочевниками». Грузинское пейоративное словечко особа («осетинщина»), стоящее в том же ряду, что татроба («татарщина»), кисилбашоба («иранщина») и тому подобное, высокопарно истолковывается как термин для «крайне южного фланга сопряжения кочевничества и оседлости в Юго-Восточной Европе» [Чочиев 1985: 282]. Через четыре года, когда автор выдвинется в лидеры югоосетинского радикализма, историки-грузины Г. Джолобадзе и М. Кантария, повторно вчитавшись, напишут об этой книге: «Он делает заключение, что осетины в Закавказье переселились раньше IX–X веков – в Закавказье вообще, но не конкретно в Грузию. Или, может, тот регион в Закавказье он не считает за Грузию?» [Литературули Сакартвело, 1989, 23 июня]. Сталкиваются два видения. Для одного Грузия – постоянное и определяющее начало закавказской истории даже в те века, когда ее как государства не было на карте, «Вечная Грузия», чья история осложняется разными особами и татробами. А перед другим промелькивают «какие-то грузинские этнические группы» в контактах и сопряжении с кочевниками, включенные в большую игру на пространствах и во временах, где за перипетиями истории не разглядеть священных и обетованных этнотерриториальных констант – лишь возникновение, разрушение и память.

Понятно, что авторы-осетины делают упор на отсутствии суверенной Грузии в XVI–XVIII веках, на нестойкости феодальных структур суверенитета, когда заселенная осетинами область Двалети то попадала под власть местных грузинских князей, то из-под этой власти ускользала[37]. Да и крушение Аланского царства и передвижение массы осетин в Закавказье в XIII–XIV веках разве не произошло под ударами тех же завоевателей – монголов и Тимура, которые тогда же обратили в небытие грузино-армяно-азербайджанскую панзакавказскую империю Багратионов? Также и для XIX века осетинские историки не видят таких сущностей, как Грузия и Осетия, а лишь части Тифлисской губернии и Терской области, границы между которыми проходили отнюдь не по Главному Кавказскому хребту, бывшему лишь одним из многих местных хребтов.

Провозглашение в 1918 году грузинского национального государства оказывается не очередным, пусть урезанным и искаженным, воплощением «Вечной Грузии», а возникновением принципиально новой геополитической единицы в результате самоопределения части жителей Тифлисской губернии. Что же касается договора России с Грузией от 7 мая 1920 года, то в нем югоосетинские идеологи особо выделяли преамбулу, где Россия признавала грузинскую независимость, исходя из общего принципа права наций на самоопределение. Но тем самым, в согласии с договором, Грузия как бы лишалась права препятствовать самоопределению и других этнических групп той же губернии, так что российский нарком иностранных дел Г. В. Чичерин имел полное право заявить грузинам протест, когда они после этого договора взялись подавлять восстание южных осетин за отделение от новоиспеченной Грузии [Чочиев 1991: 43][38]. Нет грузинских территорий, неприкосновенность которых опиралась бы на непрерывность политической традиции: грузинские царства XVIII века Картли-Кахети и Имерети исчезли в XIX веке, а то, что нынче зовется Грузией, заново выделилось в XX веке из Российской империи, и власть этой новой Грузии над южными осетинами – невольный посмертный подарок от русского царизма, своекорыстно подтвержденный большевиками.

Этот последний ход мысли – современная Грузия как отпочкование Российской империи, неожиданно для себя сыгравшей на руку грузинскому шовинизму, – вовсе не является только осетинским идеологическим достоянием. В архиве Д. С. Раевского я видел листовку, датированную условно 1991–1992 годами и выпущенную некой сепаратистской организацией «Комитет за освобождение Мингрелии». В листовке объявлялось, будто Мингрелия (составлявшая до начала XIX века независимое княжество) «была завоевана для Грузии русскими штыками». Но в мингрельском случае этот риторический троп, помнится, был обрамлен декларацией, выдержанной в лучшем стиле революционного автохтонизма: мингрелы живописуются исконными обитателями Черноморского побережья, к которому без русской помощи никогда не получили бы доступ грузины; мингрельский язык – «один из древнейших на земле», на нем говорила античная героиня Медея, и далее в том же духе.