Конъюнктуры Земли и времени. Геополитические и хронополитические интеллектуальные расследования

В тот же сюжет встраиваются и факты грузинской истории с 1918 года. Большевистская Российская Федерация, признав суверенитет Грузии договором от 7 мая 1920 года, через считанные дни, воспользовавшись восстанием южных осетин, вмешивается во внутренние дела республики. Она грозит целостности Грузии, частью которой только что была признана Шида Картли – Южная Осетия. Сами же югоосетинские большевики в конце мая 1920 года на своей II конференции приглашают Москву вернуть Грузию в состав России в виде Тифлисской и Кутаисской губерний [Из истории взаимоотношений 1991: 31 и сл.]. Аннексировав в 1921 году Грузию, советский Центр насаждает в ней автономии, объявляя себя их гарантом, чтобы фактически вывести их из-под власти республики и ослабить ее. Даже обсуждавшийся большевиками в 1925 году вариант с объединением Северной и Южной Осетии в составе Грузии видится не льготой грузинам за счет осетин и России, но изощренной попыткой создать неблагоприятную для грузин демографическую ситуацию, подготавливая захват их земли негрузинами [там же: 74 и сл., 107 и сл.]. Заключение комиссии Шенгелая: национальные меньшинства не имеют права ни на какую автономную государственность, поскольку проживают не на исторической территории своей нации, хотя бы и в течение многих лет. Существование югоосетинской автономии в любом, пусть и самом урезанном виде было сочтено опасным для Грузии, и комиссия поддержала решение парламента: уничтожить АО, посмевшую объявить себя республикой. Показательно, что после принятия Верховным Советом Грузии соответствующего акта Н. Натадзе опроверг мнение, будто уничтожение АО представляло просто ответ на незаконные действия осетин. По словам Натадзе, «в любом случае это было необходимо сделать» [Заря Востока, 1990, 12 декабря].

Конечно же, этот ход Тбилиси не был просто реакцией на сепаратизм Цхинвала во главе с Т. Кулумбековым и А. Чочиевым. Это было восстание против истории, оскорбившей архетип «Вечной Грузии», нерушимость брака народа и земли: нация устремлялась на поиски потерянного времени.

От комиссии Шенгелая не ускользнуло, что в сравнении с грузинской осетинская популярная историософия строится на принципиально ином сюжете, ином наборе ключевых мотивов: где для грузин – неизменная в прообразе своем, хотя и ввергнутая в исторические претерпевания Грузия, там для осетин – лишь часть более широких пространств, на которых в игре переменных культурных, социальных, миграционных и иных динамик встают и рассыпаются политические образования. Нет для них суверенной «Вечной Грузии» за провинциями иранцев, византийцев, арабов, турок, за Тифлисской губернией России – есть лишь сами эти состояния земли в их подвижности, запечатлевающиеся в опыте этносов.

В этой связи надо бы вглядеться в смысл «аланской», «арийской» или «скифской» самоидентификации осетин, которая какое-то время назад могла восприниматься как сугубо интеллигентская элитная конструкция. Так это выглядело, когда в 1989 году «Адмон цадис» убеждал, что «осетинской (аланской) национальной символике необходимо предоставить статус государственной символики СО АССР» [Северная Осетия: 1995: 2: 68]. Вероятно, пропагандистские усилия А. Чочиева сыграли свою роль в том, что осенью 1991 года, по сообщениям очевидцев из воюющего обложенного грузинами Цхинвала, там все чаще вспоминали, что являются потомками великих скифов. Да и осетинами называли себя редко: в ходу было все больше историческое название прародителей – «аланы». В 1992 году призывы отказаться от этнонима с грузинским оформлением, вернуться к имени «аланов», а Северную Осетию объявить «Аланией» уже активно обсуждаются во владикавказском официозе по мере нарастающих контактов с южанами [СО, 1992, 12 августа]. В конце концов эта дискуссия привела к принятию северной республикой в 1994 году имени «Северная Осетия – Алания».