Конъюнктуры Земли и времени. Геополитические и хронополитические интеллектуальные расследования

Как мы помним, условием, заложенным в «осетинский проект», было мирное сосуществование с опаснейшей силой региона – Чечней, тем более необходимое ввиду идущего разоружения осетин. Но уже в 1993 году во владикавказской прессе проскальзывают толки о непубликуемом договоре насчет дружбы и сотрудничества Чечни с Ингушетией [СО, 1993, 23 июля]. А в августе 1994 года в открытую прогремел демарш Ичкерии, протестующей против распространения Москвой чрезвычайного положения на якобы «спорные» районы между Грозным и Назранью. В эти районы вступают чеченские отряды, и одновременно разведывательные самолеты Чечни начинают патрулировать район Моздока [СО, 1994, 2 августа]. «Стыр Ныхас» реагирует стремительно, стараясь умилостивить наступающих: «Осетинская земля не должна стать плацдармом насильственного акта против Чеченской республики, равно как и против любой другой республики на Северном Кавказе. Российско-чеченские отношения должны быть разрешены только мирными политическими средствами, а государственное самоопределение Чеченской республики – дело самого народа этой республики» [СО, 1994, 18 августа]. Галазов понимает эти настроения; но еще лучше он сознает, что для Владикавказа, с его задачами на юге и востоке, дразнить «единую и неделимую» немыслимо.

Всю осень он мечтает примирить Россию и Чечню, призывая к общекавказской мирной конференции в своей столице. На октябрьском праздновании 220-летия осетинского пребывания в империи он прославляет «традиционное стремление» Чечни и Осетии «к дружбе и взаимопониманию» и «волю к миру», проявленную Дудаевым в ноябре 1992 года [СО, 1994, 18 октября]. Через месяц он уже вопреки всякой очевидности оспорит «утверждения, что из нашей республики в Чечню отправляются вооруженные формирования и техника» [СО, 1994, 21 декабря]. В конце декабря – январе 1995 года он твердит о «невмешательстве» Осетии во внутренние дела Чечни, о готовности поддержать там любой переговорный процесс – но также и о выполнении Осетией своих обязанностей как части России [СО, 1995, 17 января]. «Северная Осетия» печатает статьи, разъясняющие, что «федеральные войска вправе пребывать в любой точке федерации» [1995, 31 января]. На фоне этих метаний владикавказского «легитимиста» громко и радостно для Москвы звучат слова союзника по СНГ Э. Шеварднадзе о том, что «Россия должна защищать свои государственные интересы в Чечне и свою территориальную целостность» [СО, 1994, 20 декабря]. После этого требовать каких-либо подвижек от четырехсторонней комиссии становится бессмысленно: и югоосетинский, и абхазский вопросы надолго замораживаются антисепаратистским консенсусом двух причерноморских «империй».

Зимой 1994–1995 года Галазов делает еще один «заход» – призывает Москву не ограничиваться Чечней, а приступить к ликвидации всех незаконных вооруженных сил в России [СО, 1994, 20 и 21 декабря]. Похоже, он вновь хотел бы привлечь внимание к Ингушетии с ее внегосударственным воинством, питаемым родовым строем. Но это звучало уже совсем несерьезно. Застряв в Чечне, российская демократия старается сократить свои обязательства в других частях Кавказа, а заодно ублажить недовольных ею в этом краю по разным поводам. В феврале 1995 года отменяется чрезвычайное положение в Ингушетии и Пригородном районе. Немедленно Назрань аннулирует все договоры периода действия этого положения, касавшиеся селекции ингушей-репатриантов, в том числе и Бесланское соглашение, трактующее Пригородный район на данный момент как часть Осетии и обязывающее возвращающихся соблюдать ее законы. Если уже с 1993 года осетинские колхозы отказываются от обработки постоянно разоряемых и простреливаемых участков, соседствующих с ингушской границей [СО, 1994, 20 мая], то с началом чеченской войны исчезают законные ограничения на передвижение в республику людей, прямо отрицающих ее гражданство. Северная Осетия оказывается открытой – и не только в сторону Ингушетии, но и в сторону Чечни. Летом 1995 года происходят чеченские эксцессы в Моздоке. В последующие годы республика становится таким же полем охоты на заложников, как российские Ставрополье и Краснодарщина. Что же касается Назрани, в 1995 году Аушев вновь подставляет Галазова, подписав в североосетинской столице договор с отказом от территориальных притязаний и тут же, через несколько дней, объявив, что отказ от притязаний не является отказом от права на исконную ингушскую территорию [Здравосмыслов 1998: 90 и сл.]. Похоже, все, чем ингушский президент впрямь согласен поступиться, – это собственно Владикавказом [СО, 1994, 21 июня]. Но чего бы стоил Владикавказ в положении злополучных приграничных колхозов?