Конъюнктуры Земли и времени. Геополитические и хронополитические интеллектуальные расследования

Культуролог Игорь Григорьевич Яковенко – один из тех, кому Россия даже после распада СССР видится несуразно большой и потому – как целое – фатально «экономически неэффективной». По этой причине в книге звучит призыв ради повышения конкурентоспособности страны «снять табу на обсуждение… возможности выхода из государства каких-либо территорий» (с. 156). Хотя о каких табу можно говорить, если российская пресса муссирует вероятность, а то и желательность такого выхода уже почти десятилетие! Под свой призыв Яковенко подверстывает историософскую базу, скрещивая идею необоримого мирового процесса в духе «широко понимаемого гегельянства» (с. 8) с доктриной укорененных в родимой почве локальных цивилизаций. Из этого вырастает характерный взгляд на историю.

До поры до времени сутью мирового процесса, по Яковенко, была дифференциация человеческих сообществ, начиная с их фундаментального разделения на Азию и Европу Притом каждое возникавшее сообщество вновь делилось на собственные Запад и Восток, пока в рамках западнохристианской Европы не выделился «Запад Запада» – протестантство, из которого проросли побеги секулярного либерализма. С этого часа мировой процесс изменил свой характер: теперь его сутью стала передача либерально-рыночной динамики от протестантов иным цивилизациям – сперва католикам, далее православным, мусульманам, обитателям конфуцианско-буддистской Восточной Азии и т. п. «Прогретые» модернизацией народы, конкурируя за влияние и ресурсы, пускаются в экспансию, которая ведет к новому равновесию (с. 46) – равновесию мира, где «нет и не будет ничего более святого, чем эффективность» (с. 65). Установится же это равновесие за счет обществ, не сумевших «прогреться» и «динамизироваться».

При этом возможность «войны цивилизаций» в духе Сэмюэла Хантингтона не тревожит Яковенко, почитающего такие прогнозы несерьезной «страшилкой». Для него каждая цивилизация прикреплена к предопределенному ей пространству и не в состоянии перейти незримую «сущностную» границу, за коей ее «десанты» либо проигрывают автохтонам осваиваемых земель, либо под влиянием местной среды мутируют и отпадают от «своего» мира. Особенно труднопреодолим исходный раскол на Европу и Азию. Европеец в Азии либо терпит крах, либо «восточнеет», уподобляясь «азиату»; точно так же азиат в Европе «западнеет» (с. 35). Все «евразийские» империи, смешивая европейские элементы с азиатскими, были априорно нестойки и нежизнеспособны.

Как же примирить волю «прогретых» обществ к экспансии с поставленными ей «сущностными» пределами? Тут Яковенко взывает к развиваемой мной в последние годы концепции межцивилизационных лимитрофов – переходных пространств между опорными этногеографическими нишами цивилизаций. Оказывается, новому равновесию надлежит оформиться через «съедание» динамизированными цивилизациями лимитрофов до тех непреодолимых рубежей, по которым размежуются укрупненные цивилизационные блоки.

Как же видит при этом наш культуролог Россию и ее будущность? Для него Россия – некая «особая», но «периферийная» цивилизация, «рыхлая» и глубоко пропитанная лимитрофом, с которым ее роднит «невыраженность характеристик». Она лишена единого основания, представляя собой конгломерат элементов, не синтезированных в какое-либо целое (с. 22–23). Подобно многим лимитрофным народам, русские питают к более преуспевшей соседней цивилизации любовь-ненависть и мнят свою архаичность богоизбранностью. Именно в качестве лимитрофной империи Россия пыталась теснить Запад и собирать вокруг себя «другую Европу».