Конъюнктуры Земли и времени. Геополитические и хронополитические интеллектуальные расследования

Есть в подходе Яковенко что-то сближающее его со Збигневом Бжезинским. И прежде всего это мотив евроазиатского «нового равновесия» как достижимого в основном за счет России. Но если Бжезинский по доброте сердечной согласен на «конфедеративную Россию», состоящую из европейской и китайской сфер влияния, то Яковенко клеймит подобную конфедерацию как форму позднеимперского загнивания России (с. 139) и хотел бы, по крайней мере в третьей главе, такого решения, которое оставило бы от страны «культурно-гомогенный» клочок.

Да так, чтобы он безболезненно уместился по европейскую сторону любого окончательного размежевания Европы с Азией, не требуя ни затрат на свое удержание, ни усилий для своей защиты. Радикализм такого требования при теоретической зыбкости его оснований заставляет усматривать его истоки в очень специфической интеллигентско-западнической прагматике – той самой, которую Достоевский когда-то лихо пародировал в набросках к «Дневнику писателя»: «Окраины все это вздор, все это мелочи и с другого боку, все мелочи, Россия до Урала, а дальше мы ничего и знать не хотим. Сибирь мы отдадим китайцам и американцам. Среднеазиатские владения подарим Англии. А там какую-нибудь киргизскую землю это просто забудем. Россия-де в Европе, и мы европейцы, и преследуем цели веселости. А более никогда и ничего, вот и все…» [Достоевский 1984: 73].

Какой же еще смысл можно усмотреть в девизе «Победит будущее, а не “наши”»? Если под этим будущим понимать предполагаемую эпоху нового мирового равновесия, то не все войдут в него на равных, и для очень многих русских не все равно, как в него войти. Его «победа» будет победой тех обществ, которые максимально задействуют все имеющиеся у них возможности, чтобы сформировать это будущее под свое могущество, под свой проект. В «настоящем» борются множество «будущих», и, соглашаясь, что «победа будущего» не будет «нашей» победой, мы смиряемся с тем местом в «не нашем» будущем, которое, как мы надеемся, кто-то соблаговолит уделить искателям «целей веселости», по сути обряжающим смиренную обломовщину под «оптимальную, эффективную, динамичную» штольцевщину. Да кто же обязан был бы придерживать в будущем хоть какое-то место для столь бестолкового общества, которое бы «реалистично» прокламировало право на «конкуренцию за два базисных ресурса – людей и территорию» (с. 45) для кого угодно, кроме самого себя, и, молясь на «святую эффективность», не в состоянии было бы понять, что ее мерилом как раз и должна быть победа в этой конкуренции?

И наконец, немного о стиле, или – по-научному выражаясь – дискурсе, книги. Можно, конечно, притерпеться к юмору типа «редкая птица-тройка (Боже, кто ж тебя выдумал?) долетит до середины Днепра» (с. 29) – это о цивилизационном отличии России от Украины. Можно извинить уверенность культуролога, будто в разинщину и пугачевщину Россия распадалась по «цивилизационным границам» (с. 153), и как-то воспринять «цивилизацию с невыраженностью характеристик». Хуже обстоит дело с явными противоречиями и смысловыми спотыканиями, сильно затрудняющими чтение книги как единого текста. Один такой случай мы уже видели: поди разбери, в интересах ли России «форсированно модернизироваться» в наличных границах или готовиться к ужатию до «сущностных» пределов Европы. Но не лучше получается и с Китаем. Мы уже увидели в нем силу, готовую вернуть сибиряков в законную азиатскую целостность, как тут же на других страницах он оказывается последней империей, которая, по общему закону модернизации, должна рассыпаться на части, то есть оставить Сибирь на российскую горькую долю (с. 96, 157).

Точно так же на с. 162 Яковенко приписывает Кавказ к «ничейным в цивилизационном отношении пространствам лимитрофа» вокруг России, с тем чтобы в той же главе воздвигнуть этот «ничейный» Кавказ перед русскими непроходимой цивилизационной границей, которую «нельзя ни сдвинуть, ни упразднить», ибо на ней уже «доминирует иное понимание человеческих ценностей» (с. 172). Мы читаем, что имманентная историческая динамика – порождение европейской цивилизации, неразлучное с секулярностью и свободным рынком (с. 43), и тотчас же вспоминаем: да ведь незадолго перед тем автор объяснял закат старых цивилизаций «утратой динамического качества» (с. 11, примечание). Так значит было что терять – была у традиционных цивилизаций своя динамика, и явно внутренняя, имманентная, а не импортированная из еще не существовавшей тогда либеральной Евро-Атлантики.