Конкистадор

Поскольку Куэвас скрыл ото всех то, что обнаружил Охеду в мангровых зарослях, Писарро и остальные приближенные дона Алонсо честно ответили Никуэсе, что ничего не знают об участи их командира и уже начинают подумывать, не погиб ли он.

Увидев, как искренне Никуэса оплакивает несчастье, приключившееся с его бывшим другом, Куэвас отозвал в сторону губернатора Кастилии-дель-Оро и попросил дать слово не нападать на Охеду в случае, если тот остался жив, и не использовать его беспомощность, чтобы отомстить за их размолвки в Санто-Доминго.

Никуэса, обладавший характером щедрым и благородным, был почти взбешен, услышав эту просьбу.

– Идите, ваша светлость, разыщите вашего капитана, и приводите его сюда, если он еще жив, – произнес он, – я клянусь не только забыть все, что произошло, но и помочь ему, как собственному брату.

Когда Охеда, изнемогавший от голода и все еще испытывавший боль после бегства через джунгли, вернулся на свой корабль и встретился с Никуэсой, тот распахнул объятия, чтобы заключить в них своего друга юности, ставшего в последние годы его соперником.

– Вспоминать о прошлых разногласиях в такой момент, когда мы так нужны друг другу, – сказал он, – свойственно лишь низким людишкам и недостойно рыцарей. Я полностью в вашем распоряжении, ваша светлость, как если бы был вашим братом. Чтобы отомстить за смерть Хуана де ла Косы и остальных товарищей, и я, и мои люди готовы отправиться вслед за вами куда вы сочтете необходимым.

Куэвас молча восхищался благородством Никуэсы и христианским смирением, с которым тот дал понять, что забыл все предыдущие обиды.

Несмотря на то, что он с одинаковым уважением относился к обоим капитанам, на короткое мгновение у него мелькнула мысль о необъяснимой двойственности характера всех тех железных людей, которые вот уже на протяжении полувека отправляются покорять новые земли. По отношению друг к другу они всегда демонстрировали щедрость и благородство. Жестоко враждуя между собой, впоследствии они с христианской добротой прощали друг друга, если до того не успели убить своего соперника. Но в отношении к индейцам они всегда оставались безжалостными, поскольку в представлениях той эпохи – это были люди неразумные, низшей расы, и лишь немногие монахи с духом проповедников сочувствовали им.

Оба воина, и Охеда, и Никуэса, считали необходимым отомстить индейцам как можно скорее, и на берег тут же высадились четыреста пехотинцев и небольшой отряд всадников.

Их не беспокоило то, что уже начинало темнеть. Сумерки должны были помочь захватить врага врасплох.

Охеда запомнил путь, который несколько дней назад проделал в своем безрассудном порыве, и около полуночи они достигли злополучной деревеньки Юрбако.

Отряд разделился на две группы, которые с разных флангов захватили деревню в кольцо, чтобы никто не мог сбежать.

Отпраздновавшие победу индейцы спали с беспечностью, совершенно не свойственной их осторожному племени. Самых храбрых бледнолицых они убили, а остальные, сбежав на свои корабли, вряд ли отважатся еще раз высадиться на берег и углубиться в лес. Никто не рискнет появиться здесь и захватить их врасплох.

Напрасно в кронах деревьев с оглушающим треском заголосили многочисленные стайки попугаев, напуганные ночным походом такого количества чужаков. Проснувшиеся было индейцы, даже не вылезая из гамаков, вновь погрузились в сон.

Внезапно те, кто еще не успел крепко заснуть, увидели в ночи кровавые сполохи огромного пожара. Жилища были объяты пламенем. Краснокожие воины, еще недавно наслаждавшиеся своей победой, в спешке хватая оружие, выскакивали из хижин, но у выхода их встречали разъяренные белые воины, сверкавшие доспехами, словно адские божества, а пляшущие языки пламени отражались в их шлемах и латах.

Те, кто пытался прорваться, были изрублены на части, а отступавшие обратно в жилища – сгорали заживо. Женщины и дети, впервые увидевшие лошадей в свете пожара, приняли их за жутких монстров, которые казались даже страшнее белых воинов; с жалобными воплями индейцы разбегались и попадали прямо в огонь.

У нападавших даже не возникло мысли захватить пленных ради выгоды, не говоря уж о том, чтобы хоть кого-то пощадить из сострадания. Испанцы помнили лишь о смерти своих семидесяти товарищей, и ярость их достигла апогея, когда они обнаружили привязанный к дереву труп сеньора Хуана де ла Косы: обнаженный, весь истыканный стрелами и настолько почерневший от яда, что стоило немалых усилий опознать его.

Бесчисленные стрелы, торчавшие между его ребер, еще вибрировали. Не исключено, что и после смерти он продолжал служить мишенью для стрелков племени.

Пока несколько солдат исследовали дымящиеся руины в поисках каких-нибудь ценностей, остальные обнаружили в зарослях еще несколько тел своих товарищей, привязанных к стволам деревьев и исколотых отравленными стрелами.

Исходивший от этого места ужас был настолько силен, что они отказались от отдыха и поспешили вернуться на корабли.