Консерватизм в прошлом и настоящем

Сами реформы преследовали сугубо консервативную цель — создание сбалансированной общественной структуры, которая уже не будет нуждаться ни в каких реформах и надолго обеспечит классовое господство буржуазии. Эта консервативная цель боннского реформизма ясно обнаруживается в теории и практике так называемого «сформированного общества». О том, что ФРГ уже вышла на этот рубеж, провозгласил на XIII съезде ХДС (март 1965 г.) тогдашний федеральный канцлер, «отец экономического чуда». Л. Эрхард. Такое общество, по его словам, должно состоять «не из классов и групп», стремящихся к взаимоисключающим целям; оно «по своей сущности кооперативно», базируется на «взаимодействии всех групп и интересов», предприниматели и рабочие «в обоюдном понимании и признании своих особых функций несут совместную ответственность за эффективность хозяйства и общества»^{233}.

В начале 60-х годов видный консервативный философ А. Гелен выдвинул понятие «кристаллизация» применительно к культурной и общественной жизни, подразумевая под этим состояние, «которое наступит, когда полностью разовьются заложенные в ней возможности»^{234}. Другой крупный представитель консервативной философской мысли Г. Шельски считал, что «индустриальное общество» вступило в процесс «стабилизации», вкладывая в него примерно тот же смысл, что Гелен в понятие «кристаллизация». Так что Р. Альтману, известному публицисту и влиятельному менеджеру, тесно связанному с монополистическими кругами, оставалось только придать рассуждениям философов более четкую политико-социологическую форму, ориентированную на массовое восприятие. Он и запустил на орбиту массовой информации лозунг «сформированное общество», ставший благодаря канцлеру Л. Эрхарду официальным.

Важно отметить, что «сформированное общество» ассоциируется у его апологетов с состоянием покоя, стабильности, весьма напоминающим эквилибриум консервативных теорий прошлого века. Нетрудно уловить в нем и признаки «органической концепции», так как все звенья «сформированного общества» рассматриваются в качестве системы взаимосвязанных и взаимодействующих элементов; неисправность одного из них угрожает функционированию системы в целом. Но в данном случае органическое переходит в техническое, само функционирование системы выглядит техническим процессом. Здесь неуместна демократия, индивиду отводится «роль винтика или шестеренки» с «научно-технической цивилизацией идея демократии теряет свою, так сказать, классическую субстанцию». Вместо политического волеизъявления парода выступает потребность самого научно-технического развития. Ключевым критерием легитимности власти оказывается техническая эффективность, «оптимальное функционирование»^{235}.

При таком технократическом подходе оптимальное функционирование фактически заменяет провиденциальное, волю бога. Необходимость общественного функционирования не оставляет места для классовой борьбы. «Сформированное общество» трактуется как социальная общность, преодолевшая классовые антагонизмы. Поэтому все попытки трудящихся отстаивать свои интересы предстают как функциональное нарушение, а те, кто ведут классовую борьбу, — как враги, нарушители социального мира, которых нужно просто-напросто устранить. Из рассуждений консервативного государствоведа Э. Форстхоффа, стяжавшего известность еще в «третьем рейхе», вытекает, что нарушение присущего «сформированному обществу» покоя создает чрезвычайное положение, преодолеть которое можно чрезвычайными же мерами, не исключая диктатуры.

В целом технократический консерватизм в ФРГ был ближе к правому консерватизму, чем реформистскому. На нем порой даже лежал экстремистско-консервативный налет. Неудивительно, что такой консерватизм привлек симпатии лидера правого крыла западногерманской христианской демократии Ф.-Й. Штрауса. На съезде ХСС в 1968 г. он настоял на том, чтобы партия обзавелась прилагательным «консервативная»^{236}.

За технократический консерватизм ратовал и ведущий идеолог экстремистского консерватизма, поклонник «консервативной революции» А. Молер. После майских событий 1968 г. во Франции он призвал консерваторов отказаться от критического отношения к «бездушной» технике, стать на защиту «индустриального общества» от левых сил. По сути дела, Молер и его единомышленники, как признает либеральный политолог М. Грейффенхаген, превратились в «партию порядка», стоящую, на страже устоев «индустриального общества»^{237}. Современное «индустриальное общество» привлекает Молера тем, что в нем иерархия на основе достижений НТР еще более безжалостна, чем сословная, а «эгалитарная идеология сталкивается с эффективностью»^{238}.