Конспект

– Да вы не переживайте, – улыбаясь, сказала Дмитриевская. – Жизнь откорректирует эту схему, обязательно откорректирует. Никто не станет сносить жилой дом, каким бы малоценным он ни был, под малоэтажное и индивидуальное строительство. Только здесь есть свободная от застройки территория. – Она показала на плане: у железной дороги, ниже проспекта Ленина. – Только здесь и возможно малоэтажное строительство. А вот здесь, ниже этой площадки, почти до Днепра, редкие хаты с огромными участками. Только здесь и возможно индивидуальное строительство за счет разукрупнения усадьб – это же город, а не колхоз. А дальше – картина иная: там снос осуществим только под многоэтажное строительство.

– Дальше тоже есть огромные пустыри и редкая застройка... Ах, да, это – в самом центре.

– Вот то-то! В центре может быть только многоэтажная застройка. События будут развиваться так. После освоения этой свободной площадки, малоэтажное и усадебное строительство неизбежно уйдут в другие районы – там свободных территорий хватает. Вы будете вести многоэтажное строительство сначала в кварталах по проспекту Ленина, а потом, когда ваши строительные организации окрепнут, и на всей территории. Несмотря, – она взглянула на Ярославского, – на принятое соотношение этажности. Это я вам не в упрек.

– Дело в том, – сказал Ярославский, – что это соотношение обязательно только при разработке генеральных планов. А в жизни оно зависит от возможностей строительных организаций. Многоэтажная застройка – самая экономная, никто возражать не станет.

– Генеральный план придется откорректировать, – сказала Дмитриевская. – Ну и что? Откорректируем. А может быть... Вот утвердим схему, начнем генеральный план, может быть, к тому времени и удастся решить его нормально. А если не осилите увеличение многоэтажного строительства, значит, застройка Вознесенки останется, как вы говорите, на потом. Так что, Павел Андреевич, спите спокойно, разбазаривания территории не произойдет, вот только здесь. Но без каких-то жертв ничего у нас не бывает.

– Все это хорошо, но вопреки вашей же схеме. Какая нелепость!

– Как нелепость? Почему нелепость? – воскликнул Кривобоков. Мы молчали. – Почему вся схема – нелепость? Вполне разумная схема, не вижу ничего нелепого.

– Потому нелепость, Николай Андреевич, – сказал я, – что Вознесенка загазовывалась заводами, и будет загазовываться.

– Как загазовываться? Почему загазовываться? Ведь заводы далеко!

– Посмотрите на розу ветров, спросите у местных жителей или в санитарной инспекции.

– Вот так клюква! – Кривобоков встал и почесал затылок. – А вы не пробовали решить схему как-нибудь иначе?

– Пробовали, – сказала Дмитриевская. – Ваши товарищи знают.

– Извините, мне надо быть в облисполкоме. Как вы устроились?

– Спасибо, вполне прилично. Как и в прошлый раз.

– Лидия Николаевна, Евгений Георгиевич просил вас посетить его вместе со схемой генерального плана. Не знаю – успею ли я вернуться. Павел Андреевич, может быть, вы проводите Лидию Николаевну к Евстафьеву?

– А не пойти ли нам сейчас? – спросила Лидия Николаевна, когда Кривобоков ушел. – Если вы не очень заняты.

Вышли втроем, Дмитриевская, узнав, что Евстафьев живет близко, предложила посидеть в сквере.

– Еще успеем. Так что же у вас случилось? Почему уехал Сабуров? Давно? – Рассказал. Она остановилась. – Господи, какая нелепость! Боже мой, Боже мой!.. Не могу привыкнуть ко всем этим нелепостям, а ведь все время на них натыкаешься.

– Нелепости – распространенное явление, – сказал Ярославский. – Не представляю, что будет дальше, до чего мы дойдем.

– Англичане говорят: если дело дошло до самого худшего, значит, – оно повернуло к лучшему, – сказала Дмитриевская. – Вопрос в том, дошло ли уже до самого худшего? Боюсь, что нет.

Она направилась к скамье, на которой мы с Сабуровым простились, но я повел их к другой:

– Здесь больше тени. А как погорел правобережный вариант?

– Рядом с вами сидит гонец, который принес эту черную весть.

– Которого почему-то не убили, как это делали в старину, – сказал Ярославский. – Мы работали еще в Харькове. Я поехал в Госплан согласовывать расчеты, и Лидия Николаевна попросила меня зайти к Головко по этому деликатному вопросу. Я представился, сказал, что зашел по поручению Дмитриевской узнать, нет ли для нее каких-нибудь новостей. Он попросил меня присесть, что-то написал, вложил в конверт, заклеил и отдал мне. На конверте было написано: «Лидии Николаевне. В собственные руки». Он сказал: «Пожалуйста, только ей. И больше никому». Ну, а теперь вы, Лидия Николаевна.

– В конверте была записка: «Второй вариант отклонен со ссылкой на Москву. Эту записку, пожалуйста, уничтожьте». Вот и все. Хоть головой об стенку. Ну, а откуда взялся Евстафьев и что он собой представляет? Признаюсь, после Сабурова к любому его преемнику я отношусь предвзято.