Константа Роджерса (Т8-25, Мужская дружба, etc) (СИ)

— Не обсуждается. И так на семь месяцев тебя оставил почти без прикрытия. И ужинать я хочу где-нибудь не здесь. Как насчет нашей пиццерии на углу в пяти кварталах отсюда?

— Хорошо, — Стив кивнул и снова взялся за карандаш — иногда спорить с Баки совершенно не хотелось. Ему тоже было неуютно в Башне, хоть сложная система допусков и делала жилой этаж полностью закрытым, и без приглашения на него было не попасть тем, кто там не жил. Но все-таки Стив не чувствовал себя здесь дома, у него не было тут личного времени — каждый мог прийти к нему со своими проблемами. В Башне он был на службе двадцать четыре часа в сутки, и все это чувствовали.

***

Стив наблюдал, как раздевается Баки, замечал его каждое чуть более резкое, чем обычно, движение, окаменевшую нижнюю челюсть, напряженную спину. Ужинали они молча, так же молча вернулись и проигнорировали киновечер в общей гостиной. Баки ненадолго уходил к Ксавьеру — поздороваться, вернулся очень спокойным, но чем ближе был новый день, тем больше он нервничал. Вот так, исподволь, едва заметно для тех, кто плохо его знал. Для Стива же каждое его движение кричало о том, что дело плохо.

Баки вернулся из душа в одном полотенце, быстро промокнул недавно укороченные до плеч волосы и опустился рядом со Стивом на кровать.

— Все будет хорошо, Бак, — Стив поймал его руку и сжал. — Я не допущу, чтобы тебе…

— Я знаю.

— Я буду рядом.

— Ага.

— Иди ко мне.

Баки в одно мгновенье оказался сверху, будто только и ждал приглашения.

— Что бы ни случилось, — прошептал он Стиву в губы, — помни, ладно? Вот это. Даже если я забуду, помни за двоих. Обещай.

— Обещаю.

— Пристрели меня, если во мне не останется ничего, кроме голых рефлексов и желания убивать. Обещай.

— Нет. Никогда.

— Ты не представляешь, как я могу быть опасен.

Стив прижал его к себе и прошептал на ухо:

— Если в тебе не останется ничего человеческого, хотя я в это не верю, я увезу тебя туда, где ты никому не сможешь навредить, и выращу в тебе все это заново. Я все равно буду с тобой. До конца.

— Идиот, — Баки горько усмехнулся и поцеловал его. — Страшнее всего забыть. Умереть не так страшно, как снова не помнить тебя. Кругом темнота, давящая, живая. И ты один. Ты никто.

— Ты больше никогда не будешь один. В темноте всегда буду я. А потом и тебя выведу на свет. Чего бы мне это ни стоило. Обещаю.

Баки тихо, длинно выдохнул, заскользил вниз горячей живой волной и как всегда вытеснил все, что было вокруг, собой. Горячими губами, тихим шепотом, жадными, собственническими движениями.

Этой ночью они будто сошли с ума, будто не будет больше томных неторопливых утр и темных безумных ночей, дней, наполненных взглядами и осознанием — они рядом, вместе, будто завтра уже не будет ничего, ни их двоих, ни привычного, прочного мира вокруг.

Солнце позолотило верхушки небоскребов, когда Баки, наконец, забылся, крепко сплетясь со Стивом, не оставив между ними ни единого грана свободного места. Сам Стив еще долго гладил его по спине, думая о том, что больше не сможет как раньше — один. В той самой живой, злой темноте, о которой говорил Баки. Раньше у него с трудом выходило, но теперь нет. А потому он будет помнить за двоих, стараться за двоих, жить за двоих, если понадобится, но Баки никому не отдаст, чем бы ни закончились чертовы эксперименты.

***

Очень рано, около шести утра, Баки застал Стива на кухне. Он задумчиво стоял у окна над остывающей кружкой с чаем и по опущенным плечам, отсутствию какого-то внутреннего света, обычно очень яркого, было понятно, что мысли у него не самые приятные.

— Ты спал? — спросил он, наливая себе воды.

— Нет, — Стив обернулся, убедился, что Баки в порядке и снова уставился в окно. — Не смог.

— Мне казалось, я тебя заездил.

— Так и было, но дело не в физической усталости, а в моральной. Она не дает спать.

Баки подошел вплотную и обнял его за талию.

— Надеюсь, ты не против, еще очень рано, все спят.

— Ты о чем? — Стив чуть развернулся и перетянул Баки к себе под руку, обняв за плечи.

— О том, что это общая кухня. И подоконник тоже общий.

— И узкий, — улыбнулся Стив, и в рассветных розовых лучах Баки вдруг осознал, как тот молод. Ему не семьдесят, не пятьдесят и еще даже не тридцать. Стив катастрофически, преступно молод для такого груза на своих плечах: ответственности за мир, за Мстителей, за Баки. — Мне все равно. Ты мой, и мне безразлично, кто что думает по этому поводу. Нет времени оглядываться. Если бы тогда, в сорок пятом, я не оглядывался на других, может, еще тогда мы…

— Глупости, мелкий. Что тогда у нас могло быть? Страх, что раскроют? Позор, трибунал, косые взгляды и грязные слова?

— Я бы прыгнул за тобой, Бак. Сейчас — точно прыгнул бы. И никакой Зола не…

— Да ты с ума сошел, что ли? — Баки развернул его к себе лицом и заглянул в глаза. — Стив?

— Хотел, чтобы ты знал. Я об этом давно думал. Сейчас я бы не смог… просто смотреть, как ты падаешь.