Константинополь и Проливы. Борьба Российской империи за столицу Турции, владение Босфором и Дарданеллами в Первой мировой войне. Том II

20/7 апреля Сазонов ответил на французскую памятную записку своей собственной, в которой осведомлял Делькассе, что он «счастлив», что их мнения о заявлении Гунариса совпадают, а «сверх того» высказал свое убеждение, что не может быть речи о переговорах между союзниками и Грецией по вопросу о «территориальных компенсациях для охраны прав и интересов эллинизма». Вслед за тем он известил Извольского и Бенкендорфа телеграммой от 21/8 апреля о том, что «ни одно из вожделений греческого правительства», формулированных принцем Георгием, «не может, вопреки создавшемуся у принца убеждению, рассчитывать на сочувствие императорского правительства», а дальше заявлял: 1) что судьба Константинополя «окончательно решена союзниками, и никаких изменений в этом отношении не может последовать», 2) что «вступление эллинского отряда, и тем более во главе его короля Константина, недопустимо» и 3) что уступка Кипра Греции нежелательна не только с точки зрения Англии, но и с точки зрения России, так как она «обеспечила бы Греции преобладающее положение в восточной части Средиземного моря (!)».

Эти заявления Сазонова не встретили возражений ни в Париже, ни в Лондоне, и тем самым вопрос об участии Греции в дарданелльской операции еще раз отпал.

10. Вопрос о вступлении в войну Болгарии в апреле 1915 г

По мере того как возрастали затруднения на пути осуществления дарданелльской операции, а виды на привлечение к ней Греции становились, в связи с сопротивлением России, все менее благоприятными, английский кабинет стал усиленно интересоваться вопросом о дальнейшем направлении болгарской политики.

Уклончивая позиция, занятая Грэем в августе 1914 г. по отношению к попытке Сазонова привлечь Болгарию на сторону Антанты путем обеспечения ей серьезных компенсаций со стороны Сербии, Греции и Румынии и обещания ей Восточной Фракии до линии Энос — Мидия, объяснялась отчасти нежеланием Грэя содействовать воссозданию балканского союза под эгидой России, отчасти тем значением, которое придавалось в Лондоне участию Греции в дарданелльской операции. Отношение же решающих кругов Греции к

Болгарии и к каким-либо уступкам в ее пользу в области Эгейского и Мраморного морей, вытекавшее из старой вражды к опасному конкуренту и из опасений, как бы Болгария не встала поперек дороги осуществлению эллинских «национальных идеалов», было настолько отрицательное, что рассчитывать на возможность его преодоления было чрезвычайно трудно. А в то же время Греция, с первых же дней упомянутого выше выступления Сазонова в пользу Болгарии, всеми силами старалась удержать и сербское правительство от уступок, что вполне совпадало с преобладавшими в среде последнего настроениями. Всем этим вместе предрешалось отношение держав к Болгарии, приведшее между прочим уже во время войны — в феврале 1915 г. — к заключению Болгарией займа не в Париже, а в Берлине.

Когда поэтому после неудачи 18/5 марта в Лондоне признали необходимым произвести попытку привлечь Болгарию к сотрудничеству с Антантой — об этом свидетельствует памятная записка Бьюкенена Сазонову от 8 апреля ⁄ 26 марта, — положение дел здесь успело принять неблагоприятный оборот, оставлявший уже потому мало надежд на удачный исход новой ставки сэра Э. Грэя, что параллельно с нею продолжались попытки увлечь и Грецию в орбиту «союзных держав»[113].

С самого момента своего освобождения от турецкого владычества Болгария стала той из стран Балканского полуострова, в которой происходила наиболее напряженная борьба держав за преобладающее над ней влияние. В 80-х гг. это была борьба между Россией, с одной стороны, и Австрией и Англией, к которым вскоре примкнула и Италия, с другой стороны[114]; Германия и Франция стояли в общем в стороне, во всяком случае, не играли первенствующей роли. Первым внешним проявлением поворота в германской политике явился отказ ее в 1890 г. от возобновления русско-германского секретного договора 18 июня 1887 г., так называемого «Ruckversicherungsvertrag», одним из основных положений которого являлось признание Германией «законности преобладающего и решающего влияния России в Болгарии и Восточной Румелии». С превращением более ранних железнодорожных концессий Германии в обширную багдадскую концессию (1899 г.) в России поняли, что Германия, силою вещей и опираясь на мощность своей торговли и промышленности и на быстрый рост своего финансового капитала, окончательно вступает на путь борьбы за политическое влияние на Османскую империю, а вместе с тем и за влияние на Болгарию. С появлением на арене борьбы Германии естественно усилился и противоборствующий ей интерес к болгарским делам Франции.

В то же время совершался быстрый рост удельного веса Болгарии на Балканском полуострове, по сравнению как с Сербией, так и с Румынией. Рост болгарской армии лишь подчеркивал этот важный, при неустойчивом равновесии сил двух главных комбинаций великих держав, факт, на время отодвинутый назад поражением Болгарии в союзнической войне 1913 г.