Константинополь и Проливы. Борьба Российской империи за столицу Турции, владение Босфором и Дарданеллами в Первой мировой войне. Том II

Вопрос об уступке Кипра, несомненно, не играл для английской политики решающей роли: о возможности прельстить этой уступкой Грецию, как известно (см. «Европ. державы и Греция» и Churchill «World Crisis»), в Англии говорили. Центр же тяжести для нее заключался в другом: в намечавшемся, по-видимому, влиянии Франции на греческую политику, которое грозило перемешать все карты, в чрезмерных, с точки зрения Англии, требованиях в смысле количества войск, на которые рассчитывала в помощь себе Греция, и в ее оппозиции против обеспечения участия Болгарии в войне уступкой греческих территорий. Привлечение же Болгарии к войне сильно интересовало в это время английское правительство, относившееся к нему, в связи его ставкой на Грецию, до русского протеста в начале марта и до срыва атаки 18/5 марта, значительно более хладнокровно — чтобы не сказать больше, — чем русское правительство.

В сношениях с русским правительством Грэй, разумеется, выдвигал другие мотивы, дававшие ему возможность подчеркнуть, что он отказывается от сделанных Грецией предложений, вследствие неумеренности ее требований и их не соответствующего русским интересам содержания, намекая в то же время на то, что несообразные предложения принца Георгия были приняты в Париже раньше даже, чем они стали известны в Лондоне и в Петрограде (см. памятную записку Бьюкенена Сазонову от 18/5 апреля)[109]. Указанием на то, что одним из этих условий была «интернационализация Константинополя», другим — «уступка Кипра Греции», он подчеркивал как бы однородность интересов России и Англии в отклонении греческих условий, что давало ему в то же время возможность указать, что «принц… считает существенным, чтобы Константинополь был занят силами Англии, Франции и Греции до того момента, когда русские войска будут в состоянии вступить в него, так как он опасается, что последние не допустят туда других союзников, если они войдут первыми» (см. там же). Такая неожиданная откровенность Грэя, недавно еще, в пределах возможности, всемерно покрывавшего греков именно перед Россией своим заступничеством, свидетельствовала помимо его воли о том, что нечто в греческой политике его начало сильно беспокоить. Это «нечто» никак не могло заключаться в участии греческих войск в захвате Константинополя и во вступлении в него короля Константина, а, очевидно, лишь в опасении, что Греция, а с нею вместе и Константинополь, и Кипр, расположенный как в ближайшем соседстве с Александреттой, так и в недалеком расстоянии от Суэцкого канала, могут подпасть под влияние не ее самой, а Франции, многовекового ее соперника в Средиземном море.

Отнюдь не отказываясь от более далеких целей, в которых ее — как показали значительно более поздние события — не без основания подозревал Грэй, французская политика в это время стремилась лишь к тому, чтобы избавить себя в данный момент от чрезмерных успехов Англии на Ближнем Востоке. Благополучно возбудив подозрения России против Греции[110], французская власть признала свое дело сделанным и ни минуты не задумалась над тем, чтобы выкинуть за борт принца Георгия. 19/6 апреля Палеолог, по поручению Делькассе, осведомил Сазонова о весьма отрицательном взгляде последнего на предложение кабинета Гунариса. Сущность его сообщения сводилась к тому, что: 1) нецелесообразно гарантировать Греции на длительное время неприкосновенность ее территории, ибо это исключает возможность привлечь к участию в войне Болгарию, с которой в это время также велись переговоры[111], 2) невозможно «объявить теперь же, что уничтожение Османской империи является конечной целью войны, в которой Греция приняла бы участие»[112], 3) невозможно «допустить, чтобы Греция одна определила как территорию, где может быть использована ее армия, так и условия открытия ею действий»: тут речь идет о «специальной военной конвенции», предположенной Гутарисом (см. памятную записку французского посла от 19/6 апреля).

Ввиду позиции Англии и Франции, определявшейся там и тут противоположными интересами, Сазонову оставалось только — к удовольствию той и другой, которые своими «уступками» приобретали новые права на «благодарность России», — ломиться в открытые двери и взять на себя одиум в отклонении греческой помощи, вдобавок незадолго до самых тяжелых поражений, понесенных русскими армиями до 1917 г.