Константинополь и Проливы. Борьба Российской империи за столицу Турции, владение Босфором и Дарданеллами в Первой мировой войне. Том II

Дальнейшее течение переговоров отличается некоторыми весьма любопытными странностями, смысл которых может быть вскрыт лишь предположительно. Одна из них заключается в том, что, по словам английского посла в Париже, переданным Делькассе французскому посланнику в Софии Панафье, а последним Савинскому (см. телеграмму Савинского от 16/3 апреля), Сазонов говорил Бьюкенену 10–11 апреля (28–29 марта) о «проектируемых им угрожающих мерах против Болгарии» в связи с поведением последней в валандовском инциденте, который связывался с действиями четников, но произошел недели за две до того, — инциденте, который в свое время было решено оставить без внимания, который, по свидетельству Савинского, «уже забыт» и, по его же словам, вдобавок падал на ответственность австрийских эмиссаров, а не болгарского правительства. Если же принять во внимание, что английское правительство в памятной записке об обращении к Болгарии, врученной Сазонову 8 апреля ⁄ 26 марта, высказывалось в том смысле, что оно считает уместным, делая сообщение по предмету болгарского сотрудничества, «не упирать на (упомянутый) четнический набег», то настойчивость Сазонова в этом вопросе заставляет думать, что его — в свое время так настаивавшего на необходимости добиться путем крупных и реальных компенсаций присоединения Болгарии к Антанте — на этот раз английская инициатива побуждала к заведомо неприятным для болгарского правительства мероприятиям. Насколько серьезны были эти мероприятия, явствует из шифрованной телеграммы Грэя Бьюкенену от 9 апреля ⁄ 27 марта, в которой последнему поручалось уведомить Сазонова о том, что английское правительство «твердо держится своей точки зрения о том, что не следует нарушать болгарский нейтралитет». А так как нейтралитет Болгарии мог быть нарушен союзниками лишь захватом одного из ее портов, то есть Варны, Бургаса или Дедеагача, то, поскольку вопрос был возбужден Сазоновым, речь могла идти лишь о первых двух и, в частности, по всему вероятию, о Бургасе, наиболее близком к Константинополю. Новая перемена фронта Сазонова объясняется, по-видимому, тем, что он к этому времени уже знал из телеграммы Савинского от 2 апреля ⁄ 20 марта о том, что зять Радославова «открыто говорил, что Болгария не протестовала бы, если бы Россия высадила свои войска в Бургасе, а Англия и Франция — в Дедеагаче». Сверх того, 9 апреля ⁄ 27 марта, то есть в тот самый день, когда Грэй послал названную телеграмму, Савинский, телеграфируя о своем долгом разговоре с Радославовым, сообщал, что последний «дал ему понять, что был бы рад, если бы болгарам форсировали реку, если бы правительство было поставлено перед совершившимися фактами»[125]. Воспользовавшись намеком, Савинский «спросил его, во-первых, что бы ответило болгарское правительство, если бы ему теперь был поставлен союзниками категорический вопрос — да или нет? На это он сказал, что он ответил бы: да; во-вторых, я спросил, верны ли… слова его зятя… и соответствуют ли они истине? На это он ответил: не нужно двух десантов, довольно одного выхода (sic!); так как мы уверены, что он не будет нам враждебен, то мы его и примем охотно и тогда решим детали». Не указывало ли это, в особенности в устах русофоба Радославова, на то, что в Болгарии готовы примириться с десантом в Дедеагаче? И не поэтому ли Никольсон несколько дней спустя так настаивал перед Бенкендорфом на том, что «английское правительство было бы решительно против проекта нарушающей нейтралитет высадки наших войск в Бургасе, даже если бы эта крайняя мера принудила болгарское правительство к выступлению», причем сослался на слова Грэя, что «английское правительство было бы поставлено в противоречие с принятой им позицией по отношению к нарушению бельгийского нейтралитета, что он считает невозможным». При всей трогательности этой заботы о соблюдении норм международного права, она — в особенности после занятия англичанами Лемноса — едва ли могла произвести на Сазонова слишком убедительное впечатление…

Чем бы ни было вызвано внезапное изменение во взглядах Сазонова на занятие Бургаса — настоянием ли Ставки и Николая II, резолюция которого на телеграмме Бенкендорфа (14/1 апреля) констатирует, что «Бургас нужен, как последний наш этап к Босфору, а вовсе не для десанта», желанием ли получить в виде Бургаса своего рода «залог» дальнейшего образа действий болгарского правительства на случай участия болгар в походе на Константинополь, стремлением ли затруднить новую англо-болгарскую комбинацию в области Проливов путем возбуждения вопроса о Бургасе в виде «угрожающей меры» против болгарского правительства, — во всяком случае, происходили длительные пререкания по этому делу между русским и английским кабинетами, инициатива которых, несомненно, принадлежит Сазонову.