Контакт на случай ЧП

От накатывающей боли меня это не спасает. Мне больно не из-за сотрясения и не из-за швов на спине, которые, судя по всему, я порвала в своей бессмысленной попытке догнать поезд до Кливленда.

Никакой боли, раскалывающей голову или обжигающей мою спину, не сравниться с той, из-за которой ноет у меня в груди.

С вымученным вздохом плюхаюсь на жесткую скамейку. Сумка соскальзывает с моего плеча и падает на землю, из-за чего телефон выпадает из внешнего кармана и добрый фут проезжает по бетонному полу.

Даже не двигаюсь, чтобы подобрать его. Я только что рискнула всем ради этой дурацкой штуковины, но сейчас почему-то не могу заставить себя его взять.

Вместо этого я просто сижу. Чувствую боль внутри. Со злобой гляжу на телефон.

Я его ненавижу.

Я ненавижу себя.

Задираю голову. Мне хочется увидеть небо, а не бетон. Хочется увидеть папу. Поговорить с ним. Хочется, чтобы он напомнил мне, что, когда я стану партнером, все это будет не напрасно.

Я всегда так делаю, когда начинаю сомневаться в выбранном пути, когда одиночество дышит мне в спину. Вспоминаю папу и представляю, как бы он мной гордился – как будет мной гордиться, где бы он ни был, – когда я воплощу его предсмертное видение в жизнь.

Может, дело в том, что отсюда не видно неба, или всему виной мой катастрофический день, только сейчас я вдруг задумываюсь:

«А хотел бы папа этого?»

Хотел бы он, чтобы я сидела одна на скамейке во время метели? Тридцатишестилетняя и разведенная? Желал бы он, чтобы каждая минута рождественских праздников вызывала у меня ужас?

Я бы хотела спросить у него: а стоит ли это все того? Усердная работа – всего, чем я пожертвовала и что потеряла.

Одной конкретной потери, в частности, если честно.

Чувствую малознакомое жжение в глазах, щиплющее и покалывающее. Ненавижу это чувство. Зажмуриваюсь, чтобы не дать слезам пролиться.

– Знаешь, а поделом бы тебе было, – произносит низкий голос у меня за спиной, – если бы ты тут заснула и тебя никто не разбудил.

Мои глаза снова распахиваются, и, хотя от наворачивающихся слез все передо мной расплывается, я узнаю этот голос. Этот ужасный, чудесный голос.

Поднимаю взгляд на Тома. Он огибает скамейку и сурово на меня смотрит. Выглядит мрачно и раздосадованно, и я понимаю почему. Но когда мы наконец встречаемся взглядом, он удивленно моргает.

Я знаю, что он знает, как близка я была к тому, чтобы расплакаться, и то, что он ничего по этому поводу не говорит, – возможно, самое большое его доброе дело за сегодня. Учитывая все, чем он пожертвовал, это многое значит.

– Я думала, ты уехал, – шепчу я.

Том запускает руку в волосы.

– Я думал об этом. И передумал по какой-то невероятной причине. А потому чуть шею не сломал, выпрыгивая из движущегося поезда.

Ради меня. Он этого не говорит, но я и так это чувствую. Том спрыгнул с поезда. Ради меня. Так же, как ради меня приехал в больницу. Сошел с самолета. Ради меня.

Потому что он Святой Том?

Или дело в чем-то еще?

Мне так отчаянно хочется его спросить, но я наспех вытираю слезы и вместо этого отвечаю так, как он ожидает.

– Какая жалость, что тебе не удалось. Шею сломать, я имею в виду. – Потом хмурюсь. – Постой. Я ведь не твой контакт на случай ЧП?

Том искренне смеется.

– Нет. Слава богу нет.

Я улыбаюсь.

– Ага. Тогда жалко, что у тебя не вышло.

Том обреченно вздыхает и опускается на скамейку рядом со мной. Его плечо касается моего, но он и не думает отодвигаться.

Я тоже.

– Кэтрин?

– Да?

– Я тебя ненавижу, – как бы невзначай говорит он.

Я легко улыбаюсь и не могу сдержаться.

– И все-таки ты выпрыгнул ради меня из поезда.

Жду, что он ответит, но он молчит. Поворачиваюсь. Его лицо на удивление серьезно, хотя он больше и не злится.

– Тут такое дело, Кейтс, – говорит он наконец, не глядя на меня.

Быстро отворачиваюсь и смотрю прямо перед собой, потому что это старое прозвище отдается во мне легким чувством уязвимости. Щемящей тоской. Он зовет меня «Кэти», потому что меня это бесит. С «Кейтс» совсем другая история. Только он меня так зовет, и я не уверена, замечает ли Том это, но на это прозвище он переходит, когда расслабляется.

– Какое дело? – подталкиваю я, потому что он больше ничего не говорит.

Теперь его очередь поворачиваться ко мне. Он терпеливо ожидает, пока я развернусь к нему лицом. Когда наши взгляды наконец встречаются, что-то происходит, и воздух вдруг будто наполняется воспоминаниями и чем-то еще. Чем-то посложнее.

– Дело такое, – мягко говорит он. – Я хотел тебя оставить. Я собирался тебя оставить. Но потом понял, насколько хорошо тебя знаю. И что, если оставлю тебя здесь одну помирать, твой мстительный дух будет усердно меня преследовать до конца моих дней.

Том улыбается, и в его взгляде, скользящем по моему лицу, мелькает что-то щемящее.

– Черт, да мне иногда кажется, что ты даже при жизни ухитряешься меня преследовать.

Его слова и то, что за ними кроется, заставляют меня удивленно приоткрыть рот. Спешу отвернуться, чтобы Том не увидел, насколько эта реплика меня трогает. Насколько он меня трогает.