Контейнер

– Иди закопай его, – говорит он.

И это не просьба.

Это приказ.

Я беру птенца. Смотрю на Ханнеса. У него усталый, меланхоличный вид. Я узнаю это выражение лица, и мне становится не по себе. Так он делается похож на Юхану.

Post coitum omne animal triste est. Всякое животное печально после соития. Кроме петуха.

Такой же печальный, пустой взгляд былу Юханы, когда он, тяжело дыша, слезал с меня и валился рядом. А раньше мне казалось, что Юхана – самый что ни на есть петух.

Я иду к сараю, прижимая к себе птенчика так же, как Ханнес кошку. У двери стоит старый садовник. Он горбится, хоть и воображает, что держится прямо. Протягивает худую руку, хочет принять у меня птенца, но я качаю головой и прошу дать лопату.

Я несу мёртвого птенчика к краю пустыни. С камня за мной почтительно наблюдает огромная ящерица. У последнего тамариска я выкапываю ямку, опускаю в неё птенца и, засыпая его песком, молюсь про себя. Могила останется без креста, но я запомню это место, запомню дерево. Я смотрю на пустыню и вижу мираж – пурпурное море цветов.

5

Найденный в номере Раухи документ прикрепили к стене рядом с фотографией. Хартикайнен изучал его, склонив голову.

– Later referred to as Ms. Kalondo… I hereby pass Tamarix, – читал он вслух. – And all mov… чёрт, moveable property in the farm[19].

– Тебе это о чём-нибудь говорит? – спросила Паула. Она вчитывалась в текст, стоя рядом, хотя по дороге сюда успела перечитать его раз пятнадцать.

– In the farm[20], – повторил Хартикайнен и сел за стол. – Говорит, и о многом. Если я правильно понимаю, этим документом Ханнес Лехмусоя передаёт Раухе Калондо свою ферму в Намибии. А это означает, что у Юханы и Элины был двойной мотив, – если Джерри сын Раухи, что, я уверен, скоро подтвердится. Впрочем, завещание выглядит так, что суд его не примет. И потом, пока неясно, кто владеет фермой на самом деле.

– Не сомневаюсь, что скоро ты это выяснишь.

– С удовольствием, – ответил Хартикайнен.

Всё это время Ренко, сидя с другого края стола, завистливо косился на Медведя: ведь тот успел побывать с Паулой в номере Калондо ещё до того, как сам Ренко проснулся.

Подобрав платье, Паула села и открыла банку колы.

Рейс Раухи приземлился в Хельсинки в четверг без пятнадцати два. Скорее всего, в «Клаус Курки» Калондо приехала на такси прямо из аэропорта – в гостинице она зарегистрировалась уже через час после прилёта. Девушке на ресепшене показалось, что она видела Рауху выходящей из отеля где-то полчаса спустя, и это подтвердила камера наблюдения. Больше жертву нигде не видели.

По крайней мере, теперь появился приемлемый для следствия двенадцатичасовой промежуток между уходом Калондо из отеля и её гибелью в контейнере у ворот «Лехмуса».

Завещание не оставляло сомнений в том, что жертва прилетела, чтобы встретиться с Лехмусоя или ещё кем-то, кто связан с компанией или фондом.

– О прилёте Калондо убийца знал заранее, – сказала Паула. – Когда контейнер доставили к воротам, самолёт был ещё в воздухе. Получается, она связалась с кем-то ещё до поездки. Возможно, даже с убийцей. Данные мобильного оператора, скорее всего, придут из Намибии не сразу. Но пока мы можем выяснить, контактировала ли Калондо с Лехмусоя или с кем-то ещё, кто знал о контейнере Кассинена и мог заказать его доставку к резиденции. И не будем забывать, что туда нужно было как-то привезти и жертву.

– Адрес, – напомнил Медведь.

– Точно. Жертва записала адрес резиденции на билете. Значит, не исключено, что она добралась туда своим ходом.

– А не мог кто-то пригласить её и дать адрес? – наконец подал голос Ренко. – Ведь в пятницу туда собирался весь клан.

– Ну кто-то и правда дал ей адрес, – рассудил Хартикайнен. – Резиденция в интернете не упоминается. У меня такое впечатление, что она оформлена на фонд лишь для виду, а фактически ей распоряжаются Лехмусоя. Похоже, это в их духе.