Контракт со смертью

Было безветренно и по-весеннему тепло, подтаявший снег уже не скрипел морозно даже в тени, от слепящего солнечного света глаза сразу же начинали слезиться — поленился возвращаться в машину за защитными очками и теперь щурился, прикрывая ладонью глаза.

Это был наш пятый приезд в Попасную, или, как говорил Витя Носов, пятое пришествие. Все попытки вразумить его, что пришествие как-то неуместно употреблять, не возымели результата, хотя чуть-чуть скорректировал: мы — это явление.

— Явление Христа народу.

Теперь одно такое «явление» топало под конвоем по раздолбанной улице, мысленно моля Господа, чтобы он уберёг второе «явление» от вмешательства в ситуацию. И вообще кого-либо: со мною Хорват — и этого более чем достаточно. Он работал с «музыкантами», он кого-то наверняка знает из тех, кого знают они, может быть, даже из тех, кто принимает решения. Он вообще знает, что делать и что говорить.

Хорват идёт впереди с двумя «музыкантами» уверенно, не быстро, но и не медленно, не суетливо и с достоинством. Я волочусь следом, приотстав — как на грех, нога к такой скорости не готова, отстаёт, и со стороны походка наверняка напоминает скачущего в борозде старого грача — хромого и старого.

Подошли к дому «со сниженной этажностью» — два верхних этажа снесены начисто, завернули за угол. Вход в подвал завешен одеялом — каким-то затасканным, старым и не стиранным со дня своего рождения. Первым спускается Хорват, я следом, мысленно отсчитывая ступеньки: две, четыре, семь… Куда ведут? В преисподнюю? Во всяком случае, в «оркестровую яму». Они едва подсвечиваются фонариком: луч какой-то размытый и тусклый. Может быть, проблема с батарейками? Хотя нет, конвой светит нам в спины — контролирует руки, потому свет на ступенях не концентрируется. Чёрт возьми, а где мой фонарик? Кажется, в рюкзаке остался, хотя вряд ли пригодился бы: без разрешения лучше не доставать его, не включать, и вообще мы послушные, белые и пушистые.

Спускаемся на ощупь: нога щупает ступеньку, рука скользит по стене — так надежнее, иначе шансы загреметь вниз, перебирая физиономией вытертый тысячами ног бетон, взлетают до небес. На нижней площадке метр на полтора путь преграждает ещё один полог из такого же одеяла. Идущий впереди «музыкант» приостанавливается, бросает через плечо негромко, но резко: «Стоять!», отбрасывает одеяло и скрывается.

Доносятся голоса, но слов не разобрать, монотонно гудит генератор, свет от фонарика пятном влипает в стену на уровне нашей груди: руки по-прежнему под контролем. Продуманные ребята, любо-дорого смотреть на их работу. Лучше, конечно, со стороны, но так даже познавательнее.

Угол одеяла откидывается, и появляется наш прежний конвоир. Прежний — это хорошо, это уже константа, а нет ничего лучшего, чем постоянство даже в этой ситуации. Ровным голосом с ноткой любопытства (артисты!) даже как-то вкрадчиво интересуется, кто мы и зачем материализовались в развалинах, к тому же еще и фотографировали. Ваздар чётко: «АННА НЬЮС», военные корреспонденты. Я вторю: военкоры мы и вовсе не фотографировали, хотя намерение было развалины «пощёлкать». Звучит как будто мы не местные.

«Конвоир» просит передать ему фотоаппарат. Говорит негромко, требовательно, но вежливо, и мой «Кэнон» с беджиком «АNNA News» перекочёвывают в его руки, и он исчезает за пологом. Темно, лишь свет фонарика, лица скрыты балаклавами, тени мечутся по стенам, по углам жмётся мрачная темень.

Из-за полога доносится: «Диверсанты, документы левые, надо отвести в развалины и отпустить». Отпустить — значит, пристрелить. Последние фразы предназначены явно для нас: слишком громко. Свет фонариков скользит по нашим лицам: явно ждут реакцию. Бормочу: «Если бы диверсанты, то вас давно бы уже не было на этой грешной земле. «АННА НЬЮС» мы, военкоры» — и достаю сигарету. Ну что ж, спектакль так спектакль, постановщик — кто-то таинственный вот за этим пологом, участники — мы и «музыканты». Они же зрители. Занавес поднят. Начали.

4

Теребят Саню: туда-сюда выныривает-ныряет за полог крепкий паренёк, сыплет вопросами, получает ответы, исчезает. Опять появляется. Тащит две табуретки, предлагает присаживаться. Сама любезность. Ага, значит, котировки нашей никчемной жизни на этой бирже начинают расти. Бормочу: «Первый акт мы уже отыграли и одно лишь сумели понять, чтоб тебя на земле не теряли, постарайся себя не терять». Градский красавчик, будто тоже под автоматами в подвале кантовался. Слепочек с натуры — что надо! Саня будто невзначай бросает сквозь дым сигареты: «Саныч, не передави».

Акт второй: надо отыграть так, чтобы на этой земле не затеряться. Точнее, в этих развалинах. Конечно, нас будут искать — как не искать хотя бы для проформы. «Вагнеры» потом старательно примут участие в поиске бесследно исчезнувших двух ненормальных. Ну, пропали да пропали, мало ли их таких пропавших лежит в развалинах или в лесопосадках.