Концепции власти в средневековой Руси XIV-XVI вв.

В данном случае мы можем видеть совершенно определенное негативное отношение тверского книжника к московской экспансии XIV–XV вв., которая происходила при содействии Орды, что являлось, с точки зрения летописца, отягчающим обстоятельством: «и поиде (князь Василий I. – В.Т.) в Орду къ царю къ Токтамышу и нача просити Новагорода Нижняго, княжениа князя великаго Борисова на кровопролитие, на погибель христианьскую. Безбожныи же Татарове взяша сребро многое и дары великии, и взя Нижнии Новъградъ златомъ и сребромъ, а не правдою[430] (выделено мной. – В.Т.)».

Характерно, что официальные московские летописи преподносят указанные события в совершенно ином свете: «великыи князь Василеи Дмитриееевич, многу честь от царя приемъ и дары, еще же передасть ему к великому княженью и Новъгород Нижнии и Городецъ со всем что ни есть во власти их, тако же Мещеру и Торусу. Толику же честь приятъ от царя, яко же ни единъ от прежних великых князеи не приятъ тако ни у которого царя»[431]. Здесь, как и в рассказе о получении великого княжения Дмитрием Ивановичем, Василий I возвеличивается московским книжником как князь, принявший наибольшую честь от ордынского хана. При этом в Московской летописи, в отличие от Тверской, события поданы таким образом, что возникает ощущение, что Нижегородское княжение было передано Василию I по инициативе Тохтамыша, а вовсе не по его просьбе, которая сопровождалась щедрыми денежными подарками.

В то же время мы не находим идеологического обоснования присоединения Нижнего Новгорода, которое бы каким-либо образом перекликалось с идеями единства Руси или наследственных прав московских князей на эти земли. Однако намек на это содержится в другом источнике, а именно в послании к Василию I игумена Кирилла Белозерского: «Да слышелъ есми, господине Князь Великий, что смущение велико межу тобою и сродники твоими Князми Суждальскими. Ты, господине, свою правду сказываешь, а они свою; а в томъ, господине, межи васъ крестьяномъ кровопролитие велико чинится»[432]. Игумен Кирилл признает, в отличие от тверского книжника, «свою правду» великого князя, предлагая своеобразный компромисс: «Ино, господине, посмотри того истинно, въ чемъ будетъ ихъ правда предъ тобою, и ты, господине, своимъ смирениемъ поступи на себе: а въ чемъ будетъ твоя правда предъ ними, и ты, господине, за себе стой по правде»[433]. Таким образом, игумен Кирилл Белозерский признает наличие у Василия I собственной «правды», которую необходимо отстаивать, и, вероятно, сочувствуя делу объединения русских земель, не обличает Василия I за присоединение Нижнего Новгорода.

Первая четверть XV в. – время, когда представления о ведущей роли Москвы в деле объединения Руси и связанные с ними идеи наследования прошлым центрам Руси – Киеву и Владимиру становятся преобладающими в среде образованной среде Московского княжества. Именно в первой четверти XV в. начинают создаваться публицистические произведения, посвященные эпохи Дмитрия Донского и Куликовской битве, где на первый план выходит борьба за веру, а также подчеркивается объединяющая роль Москвы и величие московского княжеского дома. Идеей избранности Москвы как политического центра русских земель пронизана «Повесть о Темир Аксаке», созданная в окружении Василия I между 1402 и 1408 гг.[434] Произведение отражает сложную политическую и эмоциональную обстановку в Московском княжестве рубежа XIV–XV вв., когда после удачной Куликовской битвы русские земли не раз подвергались опустошительным нападениям со стороны распадающейся, но все еще превосходящей Москву в военном отношении Орды. В этой связи возможная схватка с могущественным восточным правителем, которому ослабленная Русь фактически не могла противостоять, породила единый порыв и эмоциональное единство всего народа, союз светских и духовных властей, что в итоге послужило гарантом будущего политического, экономического и духовного единства. Московский князь представлен в данном произведении как полноправный наследник киевской, а затем и владимирской государственности, а также последовательно именуется  «великим князем» и «самодержцем», что довольно необычно для произведений конца XIV – начала XV в.[435]