Концертмейстер. Роман в форме «Гольдберг-вариаций»

Вышли из здания, воспользовавшись Ваниным ключом. Зашли в ближайшее кафе с согревающим названием «Солнце в бокале», заказали вина и… оказались вдали от заинтересованных глаз, ушей и «ногастых» стен. Иван начал рассказ:

— Бучу подняла медсестра из общежития. Не сговариваясь, несколько казаков обратились к ней за советом, пожалившись на язвочки на губах. Хитрющая и опытная сестра милосердия сделала вид, что ничего страшного не произошло, посоветовала смазать ранки левомицетином, а сама на следующее утро пошла прямо к директору, что, впрочем, было малым злом, ибо могла обратиться в санитарную службу. Ума, слава богу, у бабы хватило. Но директор «перепужался» сверх меры. У него шуры-муры не только с секретаршей (в этот момент Иван посмотрел на меня изучающим взглядом, но я успел скрыть удивление — получилось, что прекрасно об этом осведомлен, и Ванька сплетни не распространяет). Для него подхватить сифилис — смерти подобно. Жена нажалуется влиятельному родителю, и наш специалист по крупнорогатому скоту вылетит из руководящего кресла и, в лучшем случае, будет работать зоотехником где-нибудь на хуторе.

Прервав рассказ, Иван предложил выпить за здоровье, что, в создавшейся почти эпидемиологической ситуации, сделать было, конечно, необходимо. Выпили, и солнца в крови прибавилось.

— «Реакция директора, — глубокомысленно продолжил мой просвещенный друг, — яркий пример того, что, находясь в паническом состоянии, ничего серьезного нельзя предпринимать. А он предпринял!» — Иван, вдруг, рассмеялся, хотя пока ничего смешного не рассказал. Смеялся заранее, уже представляя картину, которую ему еще только предстояло «написать». Смеялся искренне, до кашля, закончил «охами-ахами», наконец, успокоился и продолжил:

— Ситуация усугубилась тем, что сифилисное войско по приезде занялось торговлей. Директор, получив барахло в подарок — «для Вашей жены», ужаснулся возможным последствиям. Медсестра, выполняя свою работу, перестраховалась, и наплела ему историю про бытовой сифилис, а он, резко поглупев от страха, стал действовать. Срочно принял меры: стал лично беседовать с руководителями коллективов, заставил всех принимать антибиотики, и после многочисленных повторений медицинских рекомендаций сам поверил в возможность заражения бытовым путем. Началась паника. Всё по нескольку раз в день стали обрабатывать хлоркой, запретили рукопожатие и прекратили бумагооборот внутри коллектива. Наш бздливый скотовод перестал встречаться с артистами, отменил приемный день, к себе никого не пускал, даже секретаршу. Общался с коллективом только по телефону, или сам выходил из кабинета, а перед возвращением обрабатывал руки какой-то вонючей гадостью. Притащил из дома кипятильник и сам, без помощи секретарши(!), прямо в кабинете заваривал кофе.

Представив картину, я с запозданием присоединился к Ваниному смеху. Он и поддержал и, одновременно, попытался остановить — «слушай дальше!». А дальше — я и слушал, и смеялся навзрыд уже безостановочно.

— Психоз передался артистам. Купленные вещи стали нести назад — казакам, а те деньги уже пропили, поэтому товар не принимали. И «зараженный турецкий гардероб» отправился в стирку, а потом еще и в химчистку! Но проблема осталась: нужно было что-то делать с источником заразы — с казаками. Директор воспользовался своими связями и смог договориться с главврачом «кожвендиспансера» о конфиденциальном осмотре казачьего хора и последующем лечении выявленных носителей инфекции. Для конспирации главврач выделил специальный день, объявив его «санитарным», дабы другие сомневающиеся в своем здоровье граждане не встретились с артистами и не распространяли по городу всякого рода лживые измышления о нравственном облике прославленных советских артистов. Директор вызвал «Сексота» и через секретаршу передал ему условия возвращения казачьего отряда на филармоническую службу:

— Всех обследовать самым тщательным образом. Лично проверю списки. Больных изолировать в общежитии. И пусть не болтают лишнего!

Секретарша все подробнейшим образом передала «члену партийного органа», стараясь держаться от него подальше. Тот выслушал без вопросов и бодро пошел встречаться с коллективом. Его пламенную речь провинившийся хор прослушал в полной тишине. Перспектива коллективного медосмотра у казаков энтузиазма не вызвала.

Иван, чуть устав от смеха, сделав паузу, вытащил пачку сигарет «Прима», взял себе, угостил меня, но я отказался. Он же закурил, не скрывая удовольствия, поплевывая в кулак табачную крошку. В этот момент по улице мимо окна-витрины, у которого мы стояли, наслаждаясь историей и жидким солнцем в бокале, медленно прошел понурый мужчина, сгорбленный с поднятым воротником плаща. В нем я с трудом узнал «простомоисеича», обычно живого, быстроходного и веселого. Увидев нас через стекло, он остановился, сделал приветственный знак, потом зашел в кафе, вежливо поклонился, но руки не подал: