Контур

Сейчас, сказал он, я живу очень просто. По утрам на рассвете я отправляюсь в одно место в двадцати минутах езды от Афин и проплываю туда-обратно через залив. По вечерам сижу на балконе и пишу. Он ненадолго закрыл глаза и улыбнулся. Я спросила, что он пишет, и его улыбка стала еще шире. Я пишу, ответил он, о своем детстве. Я был очень счастливым ребенком, продолжал он, и недавно понял, что больше всего хотел бы воссоздать свое детство кусочек за кусочком, как можно более подробно. Мир, в котором существовало счастье, утрачен не только для меня самого, но и для всей Греции в целом: осознает она это или нет, но это страна, стоящая на коленях и умирающая медленной и мучительной смертью. Мне иногда кажется, что именно из-за счастливого детства мне предстояло познать страдание. Такое ощущение, что до меня очень медленно доходило, откуда берется боль и как она проявляется. Мне пришлось долго учиться ее избегать. На днях я прочитал в газете, сказал он, о мальчике с любопытным психическим расстройством, из-за которого он всё время ищет опасных ситуаций и, как следствие, получает всевозможные травмы. Этот мальчик постоянно засовывает руки в огонь, падает со стен и залезает на деревья, чтобы сорваться с них; у него почти не осталось целых костей, и, само собой, он весь покрыт порезами и синяками. Газета попросила родителей прокомментировать ситуацию. Проблема в том, ответили они, что он ничего не боится. Но, как мне показалось, дело обстоит ровно наоборот: он слишком сильно боится, настолько сильно, что вынужден сам воплощать в жизнь свои страхи, не оставляя им возможности воплотиться по воле случая. Я подумал, что если б я ребенком знал, какой бывает боль, то вел бы себя так же. Может, ты помнишь в «Одиссее» персонажа по имени Элпенор, спутника Одиссея, который упал с крыши дома Цирцеи, от счастья забыв про лестницу? Позже Одиссей встречает его в Аиде и спрашивает, почему он умер такой нелепой смертью. Панайотис улыбнулся. Мне всегда казалось, что это очаровательная деталь, сказал он.

Какая-то женщина — это явно была Ангелики, потому что больше здесь никто не ужинал, и за всё это время в ресторане не появилось ни одного нового посетителя — зашла внутрь и стала настойчиво расспрашивать официанта. Их диалог невероятно затянулся, они даже вышли на улицу, сразу вернулись обратно и продолжили разговаривать с еще большим жаром; аккуратно подстриженные рыжеватые волосы женщины взлетали всякий раз, как она резко встряхивала головой, а красивое серое платье из тонкого шелкового материала колыхалось, когда она переступала с ноги на ногу, словно лошадь, в нетерпении бьющая копытом. На ней были броские босоножки из серебряной кожи на высоком каблуке, в руках — сумочка в цвет, и ее можно было бы назвать образцом элегантности, но, когда она повернулась посмотреть, куда указывает официант, и увидела нас, на лице ее была написана такая отчаянная тревога, что при взгляде на нее ты и сам начинал тревожиться. Как и предсказывал Панайотис, ресторан разочаровал Ангелики; она сначала зашла сюда лишь для того, чтобы спросить дорогу до нужного места, не сообразив, что это оно и есть, и официанту пришлось выйти наружу и показать ей вывеску с названием, и всё равно она думала, что где-то рядом должен быть одноименный ресторан, более подходящий для нашей встречи.

Но я выбрал его специально для тебя, сказал Панайотис, выпучив глаза. Шеф-повар из твоего родного города, Ангелики, в меню есть твои любимые балтийские блюда. Пожалуйста, извини его, сказала Ангелики, положив ладонь с накрашенными ногтями мне на руку. Затем она обрушила на Панайотиса быструю тираду на греческом, после чего тот вышел из-за стола и направился в сторону туалетов.

Прошу прощения, что не смогла прийти раньше, запыхавшись, сказала Ангелики. Мне нужно было посетить одно мероприятие, а после него заехать домой и уложить сына спать — я в последнее время мало с ним вижусь из-за турне со своей книгой. Я ездила в Польшу, продолжила она прежде, чем я успела задать вопрос, в основном была в Варшаве, но и в других городах тоже. Она спросила, бывала ли я в Польше; я ответила, что нет, и она грустно покивала головой. Польские издатели не могут позволить себе приглашать много авторов, сказала она, и это печально, потому что там людям нужны писатели, совсем не то, что тут. За прошлый год, продолжала она, я побывала во многих местах в первый раз, или в первый раз самостоятельно, но турне по Польше оставило у меня самое сильное впечатление. Благодаря ему я увидела свои книги не как развлекательное чтиво для среднего класса, но как что-то жизненно важное, как спасительную соломинку для людей — по большей части, надо признать, для женщин, — которым очень одиноко в своей повседневности.

Ангелики взяла графин и меланхолично плеснула себе каплю вина, а затем наполнила мой бокал почти до краев.