Контур

Какое-то время она молчала, пока дрожащая секундная стрелка ползла по циферблату у нее над головой. Я посмотрела на схему — ее звали Пенелопа.

— Я бы хотела видеть мир более неискушенным взглядом, — продолжила она, — более непредвзято, но я не представляю, как этого достигнуть — разве что отправиться в незнакомые далекие края, где я свободна от своей идентичности и ни с кем не связана. Но как это сделать и где такое место, я не знаю, не говоря уже об отношениях и обязательствах, которые сводят меня с ума и не дают возможности от них сбежать, — заключила она.

К этому моменту высказались все участники группы, кроме одной женщины — согласно моей схеме, ее звали Кассандра, — чье лицо в течение часа становилось всё угрюмее. Свое недовольство она выражала вздохами и охами, с каждым разом всё громче, а теперь сидела, сурово скрестив руки и качая головой. Я спросила, не хочет ли она добавить что-нибудь, пока мы не закончили, и она ответила, что нет. Она явно ошиблась, продолжала она: ей сказали, это курс по писательскому мастерству, а оно, насколько ей известно, требует от человека работы воображения. Она не знает, чего я хотела добиться своим уроком, и не стремится это узнать. По крайней мере, Райан хоть чему-то их научил, сказала она. Она попросит организаторов вернуть ей деньги и выскажет им всё, что думает. Не знаю, кто вы такая, сказала она мне, вставая и собирая вещи, но ясно одно: преподаватель из вас никудышный.

VII

Мой сосед спросил, удалось ли мне осмотреть какие-нибудь достопримечательности. Мы снова ехали в машине с опущенными окнами шумной дорогой к гавани, и рукава его рубашки неистово хлопали на ветру.

Я ответила, что уже не в первый раз в Афинах и знакома с туристическими местами, хотя это не объясняет, почему у меня не возникло желания увидеть их вновь. Он удивился: он не знал, что я часто сюда езжу. Сам он постоянно летает в Лондон, но почему-то ему не приходило в голову, что бывает и наоборот. Когда я была тут в последний раз? Три года назад, сказала я. Какое-то время мы молчали, и он, сощурив маленькие глаза, смотрел на горизонт.

— Три года назад, — повторил он задумчиво. — В то время я только вернулся в Афины.

Я спросила, откуда и почему он вернулся, и он ответил, что некоторое время жил и работал в Лондоне. Ему предложили очень хорошую должность в банке, продолжал он, и, хотя он не хотел отказываться от здешней свободы и в особенности от лодки, у него было чувство, что другого такого предложения он в свои годы может уже и не получить. В Афинах всё напоминало ему о его неудачах и о том, чему пришел конец без надежды на возрождение. Его удивило, что ему вообще предложили эту работу, потому что его самооценка на тот момент упала совсем низко. Всегда очень опасно принимать серьезные решения, сказал он, когда не знаешь, чего заслуживаешь. Его друзья, судя по всему, рассуждали так же и все как один твердили, что ему непременно надо соглашаться. Интересно, с какой готовностью люди призывают тебя сделать то, на что сами ни за что бы не пошли, с каким энтузиазмом они подталкивают тебя к краху: даже самые добрые, самые любящие из них едва ли искренне руководствуются твоими интересами. Чаще всего они дают тебе советы через призму своей жизни, стабильной и ограниченной, из которой невозможно сбежать — остается только изредка мечтать о побеге. Наверное, мы как животные в зоопарке, сказал он: когда один вырывается на волю, мы кричим ему, чтоб он удирал со всех ног, хотя всё, что ему суждено, — это заблудиться.

Я сказала, что этот пример напомнил мне сцену из одной моей любимой оперы — я нашла пластинку с ней в квартире Клелии — под названием «Приключения лисички-плутовки»; она про то, как охотник ловит лисицу и оставляет ее жить на ферме с другими животными. Он любит ее, несмотря на ее хищнические повадки, и ей тоже нравится его внимание, пускай она и вынуждена жить в неволе. Но инстинкты влекут ее обратно в дикую природу, и однажды она сбегает в лес, однако вместо чувства свободы ее охватывает страх — проведя почти всю жизнь на ферме, она забыла, как жить на воле. Он не знает такой оперы, сказал мой сосед; тем не менее к перспективе новой работы он отнесся с прямо противоположным чувством, как к неминуемому наказанию, как будто теперь ему пришло время расплачиваться за свободу своей жизни и впрягаться в узду. Он, потомок плейбоев и миллионеров, наконец познает каторгу пятидневки: он продал свой дом в Афинах, купил маленькую квартиру в престижном районе английской столицы и вытянул лодку на берег. Впервые, сказал он, за двадцать пять лет она покинула свою естественную среду обитания. Он отправил ее на склад в центре Афин; даже сейчас ему сложно передать чувство, которое он испытывал, глядя, как ее вытаскивают из воды и погружают на платформу грузовика, а потом хоронят в контейнере в глубине города, куда он приехал за грузовиком на машине. После этого он отправился в Лондон, предчувствуя, что его ждет та же судьба.