Контур

Я выслушала его признание, если это было оно, не говоря ни слова. Я поняла, что разочаровалась в нем, и от этого впервые испугалась его. Некоторые могут подумать, ответила я, что такое обвинение несколько эгоистично. По крайней мере, она тебя разбудила, сказала я, хотя ничто не мешало ей избить тебя до смерти прямо на месте.

— Это был пустяк, — сказал он, отмахиваясь, — глупость, флирт на работе вышел из-под контроля.

Когда он это сказал, я увидела, как на его лице мелькнуло такое явственное чувство вины, что передо мной как будто спустя много лет заново разыграли сцену на диване. Ясно, что врать он не умеет, и мне сложно не сочувствовать его жене, матери его детей, сказала я, хотя он, очевидно, рассчитывал на иную реакцию. Он пожал плечами. Почему он должен полностью брать на себя вину, сказал он, за то, что их брак — который, по сути, начался с помолвки в подростковом возрасте — стал если не скучным, то пресным до отупения? Если б он знал, какими будут последствия… Он сделал паузу. Нечто подобное было неизбежно, признал он. Его тайный роман, пускай ничего не значивший, манил его, словно огни далекого города. Его привлекала не столько конкретная женщина, сколько само волнение, эта открывавшаяся перед ним — так это виделось ему издалека, как он уже сказал, — перспектива другого, просторного и яркого мира, где его не знали и где по-новому могла бы раскрыться его личность, столь досконально изученная — и тем ограниченная — его женой, а до нее — его родителями, братьями, дядями и тетями. Он рвался в этот яркий мир, чтобы освободиться от их представлений о нем; правда, в молодости этот мир представлялся ему куда более обширным, чем он есть на самом деле. Он бесконечное количество раз разочаровывался в женщинах. И всё же всякий раз, влюбляясь, он переживал волнение от обретения новой личности, и, несмотря на всё, что произошло, эти моменты были самыми упоительными в его жизни.

Я ответила, что удивляюсь, как он после всего по-прежнему не видит связи между узнаванием и крушением иллюзий. Если он мог любить только то, чего не знал, и быть любимым на тех же условиях, то узнавание для него — неиссякаемый источник разочарования, единственное средство от которого — это влюбляться заново. Последовала тишина. Он вдруг показался мне особенно старым и седым: волосатые руки скрещены над животом, плавки висят между ног мешком, на птичьем лице застыло недоуменное выражение. Мы продолжали молчать, окруженные мерцающей под слепящим солнцем водой. Я вдруг услышала плеск волн о борта лодки, хриплые крики чаек на камнях, глухой шум машин с берега. Мой сосед вскинул голову и посмотрел на море, подняв подбородок и вглядываясь в горизонт. Он держался немного напряженно, скованно, словно актер, готовящийся произнести слишком известную цитату.

— Я всё пытаюсь понять, — сказал он, — почему меня так тянет к тебе.

Он произнес это так торжественно, что я невольно засмеялась. Его это удивило и смутило, и тем не менее он двинулся из тени ко мне на солнце, тяжело, но неумолимо, словно доисторический зверь, выползающий из своей пещеры. Он неловко наклонился — ему мешал холодильник у моих ног, — положил руку мне на плечи, пытаясь обнять меня, и приблизил свое лицо к моему. Я почувствовала запах его дыхания и прикосновение кустистых бровей к своей коже. Его огромный нос-клюв маячил на периферии моего зрения, а поросшие седыми волосами руки, похожие на лапы, неловко ощупывали мои плечи; я на мгновение ощутила, как меня объяла его серость и сухость, словно доисторический зверь окутал меня своими перепончатыми крыльями, почувствовала, как его колючие губы, промахнувшись, трутся о мою щеку. Я так и не шелохнулась, глядя прямо перед собой на штурвал катера, пока он наконец не отстранился и не ушел обратно в тень.

Я сказала, что мне нужно отдохнуть от солнца и искупаться, и он, глядя на меня, молча кивнул. Я прыгнула за борт и поплыла через бухту, вспоминая семью на лодке, которая была здесь в прошлый раз, и неожиданно как будто заскучала по ним, и это чувство превратилось в тоску по детям, которые вдруг стали такими далекими, что сложно было вообще поверить в их существование. Я постаралась проплавать как можно дольше, а потом вернулась к лодке и медленно поднялась по лестнице. Мой сосед был чем-то занят: перевязывал и поправлял тонкие веревки, на которых по бокам лодки висели кранцы. Я стояла на палубе и наблюдала за ним, накинув на обожженные плечи полотенце. С меня стекала вода. Он держал в руке большой красный швейцарский нож с длинным зубчатым лезвием и сосредоточенно отрезал им обтрепанные концы веревок, напрягая мускулы. Перевязав веревки, он направился по палубе ко мне, всё еще держа в руке нож. Хорошо ли я поплавала, спросил он.