Контуженый

– Не каркай! – Шмель схватил меня за грудки. – Русик бы сдрейфил и наших положили. Ты этого хотел?

– Нет.

– Так не трепись! На штурм ходил Русик. Такой был уговор.

Шмель оттолкнул меня, скинул украинскую форму и, прежде чем бежать за своей, сообщил:

– Вепрь закрепился на опорнике. Просил поддержать огнем. Сейчас на него укропы полезут.

Я проводил взглядом безбашенного друга и скомандовал:

– Расчет к бою!

Взятие ключевого опорного пункта помогло «вагнеровцам» продвинуться вперед на трудном участке. Русика наградили медалью «За отвагу». Кроме нас троих никто не знал, что вместо него в бой ходил Шмель. Даже Вепрь в ночной темноте не заметил подмены.

С тех пор Русик во всем слушался Шмеля. Его отец Николай Краско гордился сыном. Бизнесмен был уверен, что оказал военно-техническую помощь подразделению сына. Деньги выдал наличными, их получила Злата. Это был ее первый визит в Луганск к Николаю Краско.

Потом по просьбе Шмеля она приезжала к бизнесмену второй раз. Снова за деньгами. Ее приезд совпал с трагической гибелью нашего отделения. Шмель, рисковавший жизнью ради будущего, остался ни с чем. А Злата…

Красавица Злата, помимо пожертвований на войну, получила все контрактные выплаты за нашу службу. И гробовые – страховку за гибель. Но даже этого ей показалось мало. Напоследок Злата обманула мою маму и исчезла с огромной суммой.

28

Пока я вспоминаю прошлое, мы приближаемся к передовой. Михалыч демонстративно отключает телефон и взглядом требует, чтобы мы следовали его примеру. Лиза привычно переводит телефон в «режим полета», я поступаю также.

Примет войны становится всё больше. То тут, то там дорога изрыта снарядами, деревья порезаны артиллерией, на обочинах ржавые груды металла некогда грозных бронемашин и исковерканные остовы сгоревших легковушек. Проезжаем поселок, в котором ни одного уцелевшего дома, и только позолоченный крест над маковкой церкви вселяет надежду, что жизнь здесь обязательно возродится.

За поселком Михалыч останавливает микроавтобус, приглушает радио, опускает стекло. За неубранным кукурузным полем слышна артиллерийская дуэль.

– Что-то близко сегодня, – волнуется водитель.

Я отчетливо слышу то, о чем расплывчато сообщают в телеграмм-каналах:

– Укры в наступление пошли, прорвали первую линию обороны.

Только Лиза не волнуется. Она выпрыгивает из кабины, потягивается и предлагает:

– Перекусим? Михалыч, кофе хочется.

Мы располагаемся на обочине. Лиза раскрывает пакет с вареными яйцами, сэндвичами и помидорами. Михалыч на газовой горелке варит кофе в закопченной турке.

Я прислушиваюсь к ударным инструментам военной рапсодии. Бравирую боевым опытом:

– Слышите, их танк долбанул. А это наши минометы пукают. Гаубицы подключились… А с той стороны натовскими «тремя топорами» работают.

Так на фронте окрестили американские гаубицы М777.

– Три семерки действительно такие точные? – интересуется Лиза.

– Первую неделю пока ствол не изношен. Наша «Мста» надежнее.

– Мы не с Украиной, а против НАТО воюем, – возмущается Михалыч. – Эшелонами им технику шлют. Переодетые натовцы «хаймерсами» управляют.

– Мы их «химерами» называем. Далеко бьют, суки, – ругаюсь я. – Но наши учатся перехватывать.

Я слышу пакетный выход реактивной системы с характерным воем.

– Во! Наши «Ураганы» поддали жару! Не хуже «химер». Но больше всего бандеровцы боятся огнеметных систем. Огненный вал из-под земли достанет.

– Не только нам восемь лет под обстрелами, – ворчит Михалыч.

– Из местных? – догадываюсь я. – Не жалеете, что более-менее мирная жизнь вот так обернулась?

– Ты, Контуженый, за языком следи! – обижается Михалыч. – Более-менее… Восемь лет неопределенности в ожидании какого-то «минска», как манны небесной, всех достали! Мы русские, мы с Россией! И другого «минска» или «стамбула» нам не надо. Только время зря теряли.

– Ждете референдума? – спрашиваю я.

– Хоть завтра за Россию руками и сердцем. Людям уверенность нужна, что Россия здесь навсегда.

– Будет референдум, – заверяет Лиза. – Бюллетени напечатаны. Скоро официально объявят.

– Побыстрее бы. Бандеровская власть все эти годы детям мозги перекраивает под своих идолов.

– Это как?

– Я с Северодонецка. До освобождения школьники с Киева приезжали, так, знаешь, шо сказали: сдались бы Гитлеру, жили, как в Германии. Я им: ваши мамки бы не родились, потому шо ваших бабок фашисты заморили. Эх! Память деткам отшибли и взрослым мозги прочистили.

– Братскую Украину перекроили в Антироссию, – добавляет Лиза.

– Настолько анти – диву даешься! – возбуждается Михалыч. – Украинцы Северодонецк при отступлении пушками раздолбали. Так сосед мне: то русские палят. Я ему: у тебя шо повылазило? Не чуешь, откуда лупят? Мы туточки всё видим.

Я подтверждаю:

– У ВСУ приказ на уничтожение инфраструктуры при отходе.

– Бабахают по живым, потому шо мы для западенцов нелюди! – рубит ладонью воздух Михалыч. – Они все гаражи повскрывали, машины наши забрали. Магазины тож обчистили. Волокли всё подряд, грузили на краденные авто и к себе поперли. Мебель большую забрать не сподручно, так штыком нацарапали «Украина понад усё». Фашисты!