Кооп-стоп

Беспалов, выждав несколько минут, дабы не мешать подследственному выяснить отношения с супругой, наконец дал команду двигаться прямо к Глузиным.

– Здравствуйте, хозяюшка! Наталья Павловна, если не ошибаюсь? – на правах знакомого после недавней добровольной выдачи денег первым вступил в разговор Турович.

– И вам не хворать, – отрезала Наталья, тотчас выпрямилась, замкнулась, постояла в нерешительности немного, а потом молча вошла в дом, чтобы не расплакаться и не схватить от нахлынувшего отчаяния за грудки непрошенных гостей.

Переборов уныние, арестованный направился в сторону огорода, прихватив у сарая лопату. Подоспевший Турович по узкой тропинке поплелся следом, и остальные товарищи в штатском во главе с Беспаловым не заставили себя долго ждать. Какое-то время Илья Исаакович тыкал лопатой в различные кочки огорода, обходя стороной лишь высохшую и не убранную пока ботву, пока, наконец, не нащупал то, что искал.

– Здесь.

– Давай, копай, что остановился в нерешительности? Кто-то картошку выкапывает, а тебе судьбой уготовано вырыть то, что награбил у честного народа. Другого случая больше не представится, – раздухарился Беспалов. – Включайте камеру, сейчас будет интересное кино.

Застрекотал мотор, и Глузин со всего размаху всадил лопату в сухую землю, несколько раз откинул плодородный слой, пока не образовалась яма глубиной в полметра, уткнулся в мягкую тряпицу, некогда служившую портянкой.

– Гражданин начальник, оно самое! – подследственный протянул грязный кусок ткани Беспалову.

– Разворачивай, не стесняйся!

Из развернутой портянки показалась небольшая жестяная банка из-под растворимого кофе, в которой покоились уже знакомые Беспалову золотые монеты царской чеканки.

– Сколько здесь, Глузин?

– Не могу знать, забыл… прости Господи… – простонал Глузин и сел на землю. За сегодняшний день он так устал, что готов был прилечь даже на тюремных нарах, не говоря уже про нагретую осенним солнышком плодородную земельку родного огорода.

– Господи, ведь расстреляют, ей-богу, расстреляют, – беспомощно застонал Глузин и зарыдал что есть мочи. Сгорбленный мужик долго тряс плечами, только уже беззвучно, пока Турович с Беспаловым пересчитывали отрытые золотые монеты.

33

С тех пор как арестовали Фиму, Аннушка потеряла всякий покой и сон. Днем она как-то спасалась неуемной материнской заботой о своих малолетних ребятишках, которые к началу учебного года вернулись из Молдавии, а ночью, как только закрывала глаза, тут же всплывали картины счастливой семейной жизни, в которой Фима окружал ее бесконечной теплотой и заботой. Как же теперь Аннушке хотелось все вернуть, исправив бесконечные женские капризы! Сколько, должно быть, страданий она причинила ему упреками в жажде иметь исключительно модную обновку! Отныне наиболее часто упоминаемой поговоркой у Аннушки стало: «Что имеем, не храним, а потерявши – плачем…» По ночам вчерашняя модница давала волю нахлынувшим чувствам и рыдала в подушку. Смятая постель превратилась в сырое месиво, но стирать соленую от горьких слез простыню не было никакого желания. Деньги давно закончились, женщина даже не сумела рассчитаться за последний месяц с молдавской няней. В холодильнике уже несколько дней было пусто, две недели кряду они с детьми ели одну картошку, которая тоже скоро закончится. После обыска в квартире Аннушка облазила все шкафы и антресоли в надежде найти хоть какую-нибудь заначку мужа, но тщетно – бритоголовые ищейки вынесли все подчистую. Предвидя такой поворот событий, Рыжикова пошла искать работу. Ей казалось, что все, чему она научилась по малолетству в колонии, теперь уж точно могло пригодиться, однако в таком небольшом городке, как Оршица, где все про всех все знают, Аннушка обошла все ателье, парикмахерские и кафе, но везде ей было отказано даже в месте уборщицы и посудомойки. Более того, идя по городским улицам, женщина постоянно чувствовала себя униженной и прокаженной, какие-то люди то и дело указывали на нее пальцем, обзывая воровкой и крича вслед нецензурную брань; более воспитанные прохожие перешептывались и сторонились, переходя на другую сторону. А подруги, с которыми Аннушка совсем недавно делилась последними сплетнями и журналами мод, и вовсе отвернулись, не желая поддерживать внезапно оказавшуюся в беде женщину ни материально, ни морально. Поняв истинную цену такой «дружбы», Аннушка, крепко сжав зубы, ничего хорошего не ждала, а привыкала терпеть во имя детей, коих надо вырастить, несмотря на тяжелые удары судьбы.