Копье и кость

Бансабира плотнее закуталась в плащи и добавила:

– За все.

«Ты ведь наверняка знаешь причину», – едва не сорвалось с уст мужчины. Но лучше обойти подобный угол: только богам известно, что у женщины на сердце и в голове. Бану может и не придать значения словам, если Маатхас скажет, что всему виной чувства. Поэтому лучше говорить про долг.

– Не стоит, тану. Я всего лишь отплатил вам вашей монетой.

– Я тогда не разбивала войска Ююлов, которые держали вас в осаде.

Маатхас поглядел на ручку женщины, белевшую поверх плащей и удерживающую их на груди, и неожиданно понял, что его собственные ладони сейчас до неприличия горячи.

– Но вы очень быстро стянули на себя сразу несколько их армий и еще ухитрились рассорить их с красными. Поскольку у меня было больше сил, чем у вас сейчас, и поскольку вы действовали расторопнее, этого хватило, чтобы мы смогли прорвать то небольшое окружение, которое опрометчиво оставил на нас тогда оранжевый тан. Так что я просто выплатил долг.

– Даже если так, – Бансабира, будто чувствуя взгляд тана, еще сильнее вцепилась в ворот плаща под горлом, – мне все равно непонятно.

– Что именно?

– Почему вы все еще здесь?

Система барьеров и ограничений, которую Маатхас выстроил между ними, мигом пошла трещинами.

– Вы же осознаете, что дали Шаутам время и возможность снова собраться с силами? – уточнила танша.

А, так вот она о чем.

– Разумеется. Как и вы. – Тан постарался ответить тем же равнодушным тоном, каким говорила Бану, но, видимо, от природы был честнее.

– Мои люди слишком слабы, вы сами сказали.

Маатхас помрачнел.

– Бугута вы сочли достаточно окрепшим, чтобы отправить на задание. И не его одного. Не припомню, чтобы вы с большим стремлением слушали прежде чьи-то доводы, если уже что-то решили.

– Разве из этого не следует, что я ничего не решила и просто не знаю, что делать дальше?

– Зная вас, могу подумать, что это мало похоже на правду, – заметил тан.

– Прискорбно.

Бану поежилась и вздернула подбородок.

– В любом случае мы сдвинемся с места, как только вернется Бугут. Полагаю, сейчас, если ваши шпионы не ошиблись, алые больше озабочены не погоней за нами, а собственной стратегией. Либо все носятся вокруг больного Ранди Шаута, либо – что было бы еще лучше – мечутся между приказами тана, который никак не соберется сойти в могилу, и приказами ахтаната, который мнит о себе слишком много, несмотря на то что его отец еще жив. Очень трудно достичь гавани, если сразу двое на корабле рвутся быть капитанами.

Маатхас усмехнулся:

– Стало быть, меня вы попросите заняться Раггарами?

– Я была бы благодарна.

Сердце Маатхаса свалилось в живот: наконец, наконец она повернула голову и взглянула на него! Прямо, открыто, как умеет она одна – женщина, не привыкшая отворачиваться от страха. А уж с наступлением темноты у нее вообще невероятный взгляд – его тан запомнил на всю жизнь.

Маатхас задумался: он может, как бывало раньше, прогуляться с Бану после вечерней трапезы, которую они и в этот раз разделят вместе. Бану не отказала бы ему, даже захоти тан после посидеть за разговорами в отведенном ему или ей покое, как случалось в Оранжевом танааре. Но жизненный опыт красноречиво убеждал, что на свете нет ни коня, ни корабля, который мог бы отвезти в прошлое.

Сейчас все совсем по-другому. Вечера, которые полтора года назад приятно щекотали нервы, радовали и заставляли играть кровь, теперь грозили мучением. Каково ему, Сагромаху, теперь будет остаться с Бансабирой наедине, тем более в спальне, без какого бы то ни было права действовать? Насколько живой может быть их беседа сейчас, по эту сторону поединка на берегу Бенры? Тан мысленно покачал головой: натянутое вежливое молчание только усугубит ситуацию…

Ох уж тот чертов девичий пояс! Да, он, Сагромах, у всех на глазах тогда склонил перед Бану коня и копье, при всех принял поражение, признавать которое свойственно по-настоящему смелым и честным людям. Он открыто тогда сказал если не о намерениях, то о колоссальном уважении и приязни. Может, в чьих-то глазах его жест был чем-то не особо значительным – сам Сагромах вложил в него куда больше чувств, чем увидела толпа. Он готов был, «высказавшись», остаться ни с чем; готов был любить Бану по-мужски, ничего не требуя и не ожидая.

Если бы она не скинула к ногам его коня пояс. Что бы потом ни говорили, правда, которую Маатхас подслушал у шатра Сабира, не давала покоя, напоминая регулярно о себе тупой ноющей болью. Такой привычной за минувший срок, что она стала восприниматься как часть собственного тела.

– …Вы будете неодиноки, – продолжала Бансабира. – Каамалы, вне всяких сомнений, помогут вам.

– Разве между Каамалами и Раггарами нет союза? – Того самого, из-за которого в северный альянс оказался вбит клин, домыслил Маатхас. Того самого, из-за которого Бану вышла за Нера, а не за него самого. Это ведь была единственная причина, по которой Сабир отказал ему, хоть бы Сагромах и предлагал Свирепому сто раз выдать и за Этера, и за Нера обеих его кузин.

– Есть, но надолго ли?

– Что вы имеете в виду?