Копейщики

Бывает так: плывёшь по течению жизни, в спокойных водах приятных дел и снов, перебираешь рукой привычные, тёплые на ощупь чётки дней, вдыхаешь еле уловимый запах краски открытого фолианта или старой рукописи и вдруг… Река убыстряет ход, случай меняет твой привычный уклад бытия, события становятся гребнями высоких волн, уносящими твою маленькую лодку в неизведанное. А впереди в клочковатом тумане (такой бывает от залпа пушечных орудий) слышится гром водопада, который вот-вот вырвет из рук рулевое весло, оборвёт тонкую нить фарватера и затянет тебя в бездну. И бесполезно пытаться плыть против потока, напрягая все силы, потому что уже пробил колокол судьбы. Вот он стучит в твоё сердце стальным наконечником, разрывая грудь, оголяя нервы. Бездонная чаша обрыва смотрит в глаза единственным чёрным оком, и ты в оцепенении не можешь отвести взгляд. Твоё ли это падение в водоворот, твой ли крик ужаса кляпом застревает в горле? Но - странное дело… Полёт вниз замедляется. Ещё пара ударов об острые края неизбежного - и он прекратился вовсе. Ты видишь со стороны своё лицо, растерянное, озадаченное, удивлённое чередой превращений. Ожидание краха оказывается сетью встречных слов, странных, таинственных, призрачных. Кто это зовёт тебя? Кто прошептал в ухо тайну выхода из тупика? Стальная пружина предназначений толкает тебя наверх, и ты оказываешься совершенно в другом измерении, в другой стране, в другом параллельном мире. Здесь все говорят загадками. Здесь за каждым углом тебя подстерегает либо опасность, либо истина истин. Потока мелкой суеты, ленивой дрёмы, тихого болота прежнего неспешного, сытого состояния разума уже нет. Ты идёшь по узкой тропе, по верёвочному мосту, по канату между жизнью и смертью. Свет поиска освещает грань ещё непознанного - узкую полоску бритвы. Да, да. Ты ступаешь именно по ней, срываясь и взрезая ладони - ведь ты хватаешься за острый край, чтобы не упасть. Твоя рубашка промокла от крови. Это инстинкты толкают тебя плечами на лезвие судьбы, чтобы, сорвавшись, зализав раны, снова подняться и идти. И, спотыкаясь на ненадёжных тонких подошвах усталости, пронизанных гвоздями неуверенности и желаний повернуть обратно (их собрали твои пятки, сделав шаг в сторону), ты спрашиваешь себя: «Ради чего я терплю лишения, голод, жажду, опасность быть убитым или раненым? Зачем сопротивляюсь приглашению гостеприимных обочин - опуститься у края дороги, чтобы уснуть, а после пробуждения с облегчением узнать, что все мои беды оказались страшным сном?»

- А затем, - шепчет тот же голос свыше, - чтобы не угодить в застенки самой страшной тюрьмы на свете, называемой равнодушной памятью потомков. Затем, что в конце пути, упорствующего в поиске отчаянного скитальца, ждёт награда… Нет-нет, не тебя. Твоя радость преждевременна. Награда ждёт других, идущих за тобой. Твоя карма – прокладывать дорогу.

Глава 1 Итальянский след 1731 г.

В 1184 году Фридрих Барбаросса признал королевский титул за Вильгельмом II Сицилийским, потомком нормандских завоевателей. Тот, в знак благодарности, согласился выдать свою тётку Констанцию за сына Фридриха, Генриха. Тогда ещё никто не мог предположить, что этот брак в будущем принесёт Гогенштауфенам Сицилию.

К вечеру слабый ветер с Севера подарил свежесть арабским кварталам, развалинам римских терм, заросших высокой, но уже высохшей под жарким солнцем травой. Приближение времени созревания капель росы почувствовали увитые диким виноградом старые, времён норманнов, каменные башни Палермо. Но только к ночи прохлада с окраин добралась до узких центральных улиц города, к палаццо сицилийских аристократов, к мощным бастионам, церкви Святого Катальда и крышам бенедиктинского монастыря Сан-Джованни-дельи-Эремити.

Толстые стены резиденции сицилийских королей медленно остывали, отдавая тепло, накопленное за день плитами известняка и мрамора, кустам красных и белых роз, аккуратно скошенной траве, деревьям и фонтанам. Камни чуть слышно потрескивали, словно пытаясь рассказать любопытному зеваке, остановившемуся полюбоваться искусной монументальной кладкой здания, секреты своих бывших хозяев. Древний замок Каср, служивший основой для дворца, помнил римлян, карфагенян и мавров. Пристроенные позже ротонды и крепостная стена не забыли голос сурового норманнского короля Роджера.

Плавные удлинённые формы римских базилик, византийские арки окон, пёстрое смешение стилей Востока и Запада делали дворец удивительно красивым даже в сумерках. Внутри замка суровая, возвышенная простота сменялась удивительной лёгкостью и воздушностью Палатинской капеллы. Колонны и центральный неф, расписанные фигурами библейских святых и картинами из жизни Иисуса Христа, хранили эхо громкого смеха и пиршеств норманнской знати. Эти залы когда-то слышали самого Федериго[123], декламировавшего стихи собственного сочинения бродячим артистам и начинающим поэтам.