Корабельная сторона

«Ладно,— согласилась она.— Мы расстанемся. И пусть нас рассудит сама жизнь… Потом ты поймешь, что я была права, а не ты… Жизнь — это тебе не шестеренка с определенным числом зубчиков, а фигура асимметричная, со множеством острых неравных углов. И надо быть очень гибким и очень ловким, чтобы о них не ободраться до крови. Впрочем, земное недоступно пониманию таких, как ты и твои друзья. Вам подавай облака и звезды. Извини меня, но вы не чувствуете зова времени. Завтрашний день — день практиков, а не романтиков. Романтика придет потом, когда практики создадут для нее необходимые земные блага. Ты же не понимаешь этого. Но я не сержусь на тебя. Ведь это не вина твоя, а беда. Наверное, чувство времени живет у человека в крови, впитывается им с молоком матери…

Ты улыбаешься? Не веришь мне? Понимаю, милый, для тебя мои откровения — китайская грамота!.. Что ж, что бы я ни делала, ты останешься таким, какой ты есть… В сущности хорошим. Даже чуточку излишне…— Она стала грустной.— С тобой мне было чисто, но неуютно. С тобой мне было легко, но не крылато. Ты дарил солнечные лучи, а мне была нужна пусть медная, но осязаемая корона…— Она оборвала свою речь.— Мы расстаемся. Так ты решил сам. Наверное, так и должно быть. Сама отказаться от тебя я бы не смогла.— Она обняла его нежно-нежно.— Прежде чем я уйду из твоей жизни окончательно, у нас будет еще одна встреча. Одна… Прощальная. После которой ты, наверное, уже не сможешь забыть меня никогда! — Она робко прикоснулась губами к его губам.— Или же,— она перестала дышать,— я ничего не смыслю в человеке… в мужчине…»

Вот что она ему сказала тогда. «А когда это было? — Санька начал по пальцам подсчитывать дни.— Неужели с той поры прошло уже десять дней? Да… десять!.. А мама — когда она уехала под Грязцы? Неужели минуло полмесяца? И как же стремительно летит время! — Неожиданно с теплым чувством вспомнил: — И Настенька с ней!..»

Но тут же сказал себе строго: «Об этой тоже думать не стоит, не такой она субъект. Вот Нина Думбадзе — человек! Чем-то мы с ней схожи! Кстати, куда же ее услали? Борька говорит, в длительную командировку, а куда? Непременно надо узнать. Завтра же спрошу у Говорова…» — с этой мыслью незаметно для себя он уснул. 

Глава пятнадцатая

Утром на заводе все разговоры начинались с одного:

— Вы слышали? Наши-то молодцы как отличились?

— Кто?

— Да опять эти неразлучные — Урляев с Подзоровым.

— И что же они?

— Как, вы и вправду ничего не знаете? Так слушайте!..— и начинался подробнейший рассказ о том, как отважные пареньки ловили ракетчиков, а когда на нефтебазе начался пожар, спасали людей — женщин, детей, стариков…

По свидетельству «очевидцев» выходило, что Санька и Кимка прошлой ночью задержали и убили, по крайней мере, десять ракетчиков и спасли не менее ста детей и бабушек.

Кимка заявился на завод в таком виде, что даже те, кто обычно сомневался в самом очевидном, и они поверили в сногсшибательные подробности Кимкиных похождений.

Вся голова, шея и значительная часть лица Урляева были укутаны в марлевую броню. Незапеленутыми оставались только глаза и кончик носа. Правая рука у Кимки тоже была в бинтах.

Героя обступили со всех сторон.

— Ну, как ты? — сочувствовали.— Сильно болит?

— Зверски! — соглашался Кимка.

— А разговаривать-то можно? Смотри, если врач запретил, ты уж того… не отвечай на наши вопросы.

Кимка задумался. Как быть? Сказать, что запретили, перестанут расспрашивать, а ему так хотелось пофасонить. Что ни говори, а в героях ходить приятно! Если же сознаться, что разговаривать не запретили, чего доброго, решат еще, что ранение (ожоги он про себя называл ранением) пустяковое, и потеряют к его особе всякий интерес. Поэтому вслух на коварный вопрос не ответил, а промычал что-то неопределенное, сопроводив мычание столь же неопределенным жестом. И каждый слушатель сделал для себя тот вывод, который больше всего его устраивал.

Поначалу в цехе славу воздавали двум героям, с появлением же «рыцаря забинтованного образа» про Саньку как-то забыли. И это естественно — Подзоров не имел ни единой царапины, то есть ничем не отличался от вчерашнего Подзорова, чуточку замкнутого, чуточку мечтательного паренька. И потом, когда его стали расспрашивать о ночных подвигах, он попросту отмахнулся, мол, ничего особенного не произошло — задержали ракетчика, и все…

От него, может быть, так легко не отстали бы, но тут появился забинтованный Урляев, и все внимание перешло на него.

Необычное требует необычного обрамления. Этот неписаный закон Кимка усвоил давным-давно и накрепко. Вот почему на публике он выкладывался весь, до донышка!

Словно бы невзначай Кимка выдавал такие подробности о «битве с отрядом ракетчиков», что Санька диву давался. Несколько раз он собирался вмешаться в Кимкину художественную импровизацию, но Урляев бросал на своего друга столь выразительные взгляды, что Саньке ничего не оставалось делать, как слушать и… краснеть.

Зато все остальные слушали, что называется, открыв рты и затаив дыхание, боясь пропустить хотя бы одно слово из Кимкиного рассказа.