Корабельная сторона

…Кимка, профорсив несколько дней в бинтах, досрочно попытался избавиться от марлевой брони. Но ожоги оказались действительно серьезными. При очередной перевязке Кимке так влетело за самоуправство от лечащего врача, что пришлось извиняться. Но когда хирург пытался не допустить его до работы, Урляев взбунтовался, да так, что тут уж пришлось отступить и медикам, и новому начальнику механического цеха Александру Александровичу Говорову.

Сняв стружку для порядка с упрямого паренька, Александр Александрович потом обнял его и сказал, что на таких рабочих парнях, как Кимка, стояла и будет стоять земля наша и что при первой же возможности Урляев будет представлен к медали «За трудовую доблесть».

Эта перспектива окрылила Кимку, в тот же день он выдал на-гора столько деталей, что перегнал даже самого Захаркина.

Нина Думбадзе после недельного вынужденного прогула вышла на работу. Лишь тут задним числом узнала она о грозе, которая могла ударить по ней, не вмешайся в это дело Подзоров с Урляевым и их старшие друзья. Подлость Бориса до того потрясла Нину, считавшую, что из нее слезу и плеткой не вышибешь, что девушка разревелась, как обиженный ребенок. Слова утешения, с которыми к ней обращались товарищи по цеху, лишь подливали масла в огонь. Нина рыдала все громче и громче.

— Выведи ее на воздух,— посоветовал Саньке Говоров. И Санька, бережно поддерживая Нину за локоток, увлек ее в заводской садик, в тот самый, в котором когда-то Кимка поджидал Сеньку Гамбурга. И до чего же теперь далеко это неправдоподобно прекрасное время! Вернуть бы его!..

Девушка плакала еще долго, припав головой к стволу кудрявой акации. Наконец рыдания утихли.

— Ну, как ты? — робко спросил Санька.— Очухалась?

Нина виновато улыбнулась.

— Прости меня, дуреху, за этот рев, но я ничегошеньки не могла с собой поделать. Ты ведь знаешь, я не из плаксивых, а тут… что-то непонятное… Хочу остановиться и не могу… Хочу и не могу… А тебе с Кимкой огромнейшее спасибо… за все…— она признательно пожала ему руку.— Вы железные друзья.— В ее огромных глазах снова блеснули слезы. Санька всполошился.

— Нин, может, тебе воды?

— Ничего не надо,— успокоила она его,— это… другое… От счастья…

Подзоров растерялся вконец. Вид у него стал настолько глуповато-беспомощный, что она необидно рассмеялась.

— А ну тебя! Напугаешь, а потом смеешься,— вырвался у Саньки вздох облегчения.— Пошли к станкам! Чувства чувствами, а дело делом!..

Когда они вернулись в цех, все деликатно сделали вид, что ничего вроде и не произошло. Никто не плакал, и никто никого не утешал. Так для Нины лучше.

Девушка оценила душевную тонкость товарищей по цеху, и искрометная радость, гордость за них и за себя, за то, что она тоже принадлежит к семье таких вот замечательных людей, переполнили ее сердце. Ее радость, казалось, передалась машине. Станок запел, заклокотал, увеличивая обороты, солнечно засияла свежеобточенная зеркальная оболочка стальной детали, зажатая кулачками патрона.

Дело спорилось не только у Нины; Санька тоже работал крылато.

Басистый, солидный разговор машины радовал Саньку. Тут и резцы почему-то не ломались, и заготовки центровались как бы сами собой.

Не успел Санька дух перевести, глядь, смена уже окончилась. Глянул на сработанное — и себе не поверил: двойную норму выполнил. Удивительно!

Наскоро выкупавшись под душем, поспешил домой, бросив Кимке на ходу:

— Будь здоров, Соколиный Глаз! Лечу на свидание с Солнцеликой!

Кимка иронически хмыкнул. Урляев давно уже советовал дружку послать Ирину к чертовой бабушке, где, по его мнению, эта свистушка будет, как говорят, на своем месте.

— Гляди, мозоль на сердце заработаешь, а это тебе ни к чему,— тянул Кимка свое, когда Санька настраивался благодушно.— Разве мало вокруг стоящих девчонок?!

Но что поделаешь, если Санька упрям, как мул, а Ирина красива, как принцесса из восточной сказки?! В такой ситуации самые благие пожелания остаются пожеланиями, и только.

…Но вот и до дома Ирины Заглушко рукой подать. Санька невольно замедляет шаги: куда он идет и зачем? В этом надо разобраться. Смятенный, он целый час бродит вокруг дома Ирины, не решаясь войти. А когда решается, то вдруг видит, как к подъезду дома Заглушко подкатывает легковая машина и из нее выходит… интендант. Приступ острой ненависти к нему и к ней, Ирине, охватывает Саньку. Чувство становится еще острей, когда интендант входит в дом и выводит Ирину. Нет, не сияющей — это он сперва так подумал,— а опечаленной, даже злой видит он Ирину. Наверное, потому, что не по ее вышло, не пришел он, Санька. И хорошо, что не пришел. Теперь все ясно: за другого замуж выходит, а с Санькой, как кошке с рыбкой, позабавиться захотелось.

Мягко заурчал мотор. И его звук придал Санькиным мыслям новое направление. Нет, не позабавиться звала она Саньку, а проститься с ним, с ним, а заодно и с тем хорошим, что в ней самой было.

«Прощай, Ирина,— Санька незримо для нее помахал вслед рукой,— прощай, моя несостоявшаяся любовь…» 

Глава семнадцатая

Борис вспоминал свое прошлое, последний разговор со Щурей в их столовой: