Корабль-греза

Хотя не услышать это Aiuto! было нельзя. Может, эту женщину стоило бы просто обнять, подумал я и продолжал думать дальше: что теперь у меня действительно есть повод, чтобы заговорить. Я буду утешать ее, думал я. Это более важный повод, чтобы взломать висячий замок на двери Храма, чем тот, которым стали для меня дети.

Чьи же это были дети? Они бы дотронулись до меня, если бы я тогда заговорил. — Теперь я хотел распахнуть его, мой Храм. Просто чтобы сказать: иди сюда, старая, ti aiuterò (62). Кричи сколько хочешь, выкрикивай это из себя, но только делай это в моих объятиях. До тех пор, пока наружу не выйдет действительно всё.

Так что я даже начал бы петь, успокаивая ее и укачивая, чтобы заснула. Потому что речь идет уже не о моем страхе, да и вообще никогда о нем не шла. Если тебе так сильно его не хватает, сказал бы я, твоего мужа или кого ты там потеряла, тогда позволь мне снять с тебя страх. Чтобы я мог принять его в себя. Если все настолько ужасно, что этот звук сумел в тебе угнездиться. Отдай его мне, я уж как-нибудь с ним справлюсь. А ты тогда сможешь спокойно умереть. Я отойду в сторону и уступлю тебе место. Плевать, что я имею на него право и что, собственно, теперь подошел мой черед. Я могу скитаться по морям еще пару лет.

Так что я опять обрел Сознание, неожиданно, и теперь видел всё совершенно ясно. Даже дверь моей каюты мне удалось открыть. Я хотел, поскольку никто другой ничего не предпринимал, попросить на ресепшене ключ. Потом я бы, имея такое право или нет, заглянул к той женщине. Для чего, правда, мне пришлось бы двигаться на ощупь вдоль стены. Может, пришлось бы и ползти. Все это длилось бы очень долго. И было бы ужасно. Потому что кошмарный вой из этого пустого нутра становился бы тем громче, чем больше я бы приближался к нему. Но против него я собирался применить мой собственный звук, одиночный единственный звук. Я бы даже его еще в коридоре выпевал, громко, голосом. Неважно, как бы это звучало. Для того воя это было бы знаком, что ему следует остерегаться меня. Хотя я был бы не дерзким и уж конечно не гордым, а просто решительным, и действительно стал таким в эту ночь.

Но когда я открыл свою дверь и хотел протащить себя через нее, вой внезапно прекратился. Будто его никогда и не было. По всему длинному коридору вниз и по всему узкому коридору вверх царила нарушаемая только рокотом мотора невыразимо тягостная тишина. Более весомая, чем Храм. Так что у меня сложилось впечатление, будто на этом корабле никто больше не живет. Не только Патрик ушел от нас, но весь корабль продолжает двигаться только ради меня одного. Но меня это теперь вообще не пугало. Потому что я знал, что сумел победить вой. Не мой собственный, вопреки которому был воздвигнут Храм. Нет, другой. Вой человека, которого я даже не знал. Это, подумал я, определенно стóит моего проклятия. И, наверное, снимет его с меня. Пусть даже оно сохранит свою действенность еще на сколько-то лет. Потому что речь идет не о том, и тут легенды ошибаются, что такой прóклятый человек через семь лет встретит кого-то, кто полюбит его или ее. Нет, человеку дается право сойти на берег, чтобы он сам мог спасти кого-то другого. Ради этого я подставил свой лоб вою. Он ведь рассчитывал на то, что такого мужества ни у кого быть не может. Он полагался на мое «я» и ошибся. Так что вполне хватило того, что я, вопреки моей собственной боли и собственной немощности, сквозь мою собственную тьму добрался до двери каюты и потом даже ее открыл.

С добрым утром, сказала Татьяна, как у нас сего-дня дела? Что получилось комично — как это ее «мы» может превращаться еще и в «нас». Но, при всем уважении к ее заслугам, я после сегодняшней ночи все же знаю о «мы» несколько больше, чем она. Поэтому я не стал на нее сердиться.

Взгляните, какая чудная погода! Вы не поверите, как я рада, что снова вижу вас на ногах. Ну, почти. Вы вообще представляете себе, как долго вы спали? Почти целый день, господин Ланмайстер! И наверняка жутко проголодались. Как думаете, получится у нас доставить вас в зал для завтраков?

Тут она, с одной стороны, была права. Я действительно не только проголодался, но даже взаправду чувствовал аппетит. Я сам находил это странным. Правда, еще более странно обстояло дело с этим «залом для завтраков». Она наверняка имела в виду «Заокеанский клуб». — Само собой, я не удивился тому, что на сей раз меня катила она. Я ведь знал, что произошло с Патриком.

Кресло-каталку она выкатила из ванной. Как бы я мог догадаться, что оно там? Вероятно, оно ей мешало во время уборки. Такое могло быть. Между тем она говорила что-то странное. Только я не сразу уловил — насколько. Я думаю, сказала она, что побыть немного в обществе пойдет вам на пользу. И потом она добавила: почти вся ваша семья собралась здесь.

Что было отчетливым знаком.