Корабль-греза

Еще одна особенность речи Грегора Ланмайстера заключается в том, что он разрывает длинные сложноподчиненные предложения, словно запинается, устав их произносить. Он ставит точку там, где мы бы поставили запятую или тире. И опять я приведу несколько примеров, подчеркивая логическую взаимосвязь с помощью курсивов:

Что люди, и даже часто, споткнувшись о стальной комингс, падают. К этому, мол, здесь привыкли, это они уже знают.

Пока в один прекрасный день ты не чувствуешь, что больше не в силах это терпеть, и, хоть и не швыряешь его сразу в мусорное ведро. Но отдаешь Свену, чтобы он, к примеру, продал эту штуковину на блошином рынке.

Когда сеньора Гайлинт сказала, вот дело и дошло до этого, господин Ланмайстер. Вы готовы?

Тут-то и появился Патрик, чтобы доставить меня к роялю, еще до полудня и совершенно публично.

Так что я, когда опять остался один, хотя поначалу долго смотрел через окно на свинцово-серое море. Но потом мне это немного наскучило.

В романе не употребляются особые знаки для выделения прямой речи.

Наблюдается некоторая путаница с личными местоимениями — потому что Грегор Ланмайстер не следит, понятно ли, к чему или к кому они относятся (я выделяю курсивом те местоимения, которые относятся к человеку, санитару Петеру; курсивом и полужирным — местоимение, относящееся к сундучку):

Потом он заметил маджонг. А вот это, сказал, и вправду опасно. Если упадет. Так что он потянулся к полке и снял с нее этот действительно не легкий сундучок. Он его зафиксировал на полу, между тумбочкой и второй кроватью. Теперь он не мог бы сдвинуться с места, а если и сдвинулся бы, то ничего страшного. Но поскольку он, возможно, держал сундучок слишком наклонно, дверцы раскрылись — и два выдвижных ящика выскользнули наружу.

Привлекает внимание также неизменное употребление запятой в часто повторяющейся фразе «мой друг, клошар». Значит ли это, что господин Ланмайстер считает клошара своим другом в каком-то особом смысле? Клошар однажды даже как будто противопоставляется другим друзьям:

Все друзья уже собрались там, даже мой визитер и эта другая особа, все еще мне незнакомая. Кроме того — мой друг, клошар.

Важные для господина Ланмайстера символы — 144 кости маджонга, 144-й библейский псалом, — что они значат? На этот счет в романе тоже подсказок нет. Мне представляется, что это просто вспомогательные знаки для ориентации. Мсье Байун воспользовался маджонгом, чтобы объяснить Ланмайстеру его принадлежность к сообществу умирающих. А мог бы воспользоваться любым другим символом — в первоначальных набросках романа место маджонга занимало домино. Важно здесь, что человек вообще нуждается в символах, а истолковываться они могут по-разному: как знаки мандалы, как фигуры созвездий, одно из которых может представляться Пегасом или, как это видится Грегору Ланмайстеру, Кобылой.

Интересно, как Хербст в одном из набросков к роману (24) истолковывает встречающуюся в Откровении Иоанна Богослова цифру 144 000 (отмеченных Богом праведников) — просто как символ бесконечно большого числа:

...144 000 означает, следовательно: 12 × 12 × 10 × 10 — то есть никто (!) из народа Божьего не пострадает от суда Иисуса. Они все переживут конец времен и будут пощажены семью бедствиями. Им не нужно бояться, поскольку Иисус пометил их своим именем и именем Отца (Откр 14, 1) как свою собственность. Эти 144 000, значит, — все верные и послушные приверженцы Иисуса в последние времена (Откр. 14, 12), тогда как «великое множество» пред престолом Божиим (Откр 7, 9) — это верующие всех времен.

Попытка вдуматься, вчувствоваться в образ Грегора Ланмайстера может иметь двойной эффект. Во-первых, мы понимаем, насколько богат и сложен внутренний мир даже такого человека, в котором, как кажется некоторым, «вообще ничего не происходит». Мне вспомнилось, между прочим, чтó мне рассказывали о предсмертном пребывании в больнице моего учителя: как его оскорбляло, что персонал обращается к нему на «ты». Об этом тоже идет речь в романе Хербста.

Во-вторых, повторить — в той или иной мере — путь Ланмайстера действительно предстоит каждому из нас. Еще неизвестно, как это у нас получится, как получится у меня. Поэтому я и выбрала в качестве эпиграфа для этого послесловия заключительные слова романа Альфреда Дёблина. Там тоже речь идет о приятии (или неприятии) выпадающей нам на долю жизни и смерти. То главное, что хотел бы подсказать, посоветовать нам своим романом Хербст, — в любом случае не закрывать глаза, не прятать от себя то, что тебя ожидает. P. S. Памяти круизного лайнера «Астор»